«Без включения совести невозможно принимать справедливые решения»

— Наиболее часто задаваемый вопрос, на который у меня нет односложного ответа. Не буду кривить душой: для озвучивания некоторых причин, приведших к этому, еще не пришло время, но это не связано с фактором внешнего давления или чего-то подобного, о чем сразу все начинают думать. Меня точно не «ушли». Причины в основном носят внутренний, личный и даже личностный характер: в первую очередь — желание дальнейшего движения и развития.

Кто-то скажет: ведь судья — это и есть развитие, высшая точка карьеры. При определенных раскладах — да. Но мое мышление в какой-то момент перестало позволять уживаться внутри профессии в ее нынешнем виде, в том числе, в связи с отходом судебной системы от принципа, скажем так, более творческого подхода к вынесению решений. Суды стали действовать более «планово», что меня совсем не устраивало. Добавьте сюда непомерную нагрузку и абсолютно не соответствующую уровню и высокому статусу профессии заработную плату — если говорить об основном звене судов. Ночующие на работе судьи — это реальность наших дней. Посвящение себя без остатка и полностью работе — есть такое призвание, но оно явно не мое. Дети вырастут и разлетятся, а я останусь в своем судейском кабинете — однажды я размышлял, сидя в кабинете, таким образом и понял: вариант не для меня.

— Не только имеет право, но и обязан проявлять эти чувства, на мой взгляд. Судья — такой же человек. У нас Уголовно-процессуальный кодекс даже указывает на включенность чувств: судьи должны оценивать доказательства, «руководствуясь законом и совестью». Включение совести — это и есть включение чувств. Невозможно быть киборгом и отрешиться от личного восприятия ситуации в каждом деле. Другой вопрос, что еще никем не придуман механизм предотвращения того самого профессионального выгорания, о котором все говорят. Мне довелось увидеть работу судьи изнутри с юных лет, и когда я спросил судью, как же это можно все вынести, он ответил: «Будешь помнить всех и каждого — долго не проживешь». Это тоже правда. С одной стороны, эмоционально погружаться в каждый случай — ни одна человеческая психика к этому не приспособлена. Но отрешаться от эмоций полностью — то, что я увидел сегодня, уже будучи адвокатом, у некоторых бывших коллег — это тоже тупиковый путь. Некоторые решения просто поражают отсутствием какого-то общечеловеческого понимания ситуации.

Пример: ко мне обратилась пожилая женщина за консультацией по региональному делу, ранее в нем я не участвовал. Произошло несчастье. Она управляла автомобилем, везла супруга, они ехали по трассе в ночное время, произошло ДТП со встречным авто при очень непонятных обстоятельствах: сотрудники ГИБДД признали на месте виновником другого водителя, а потом следствие обвинило ее. Супруг был в сознании и даже в лучшем состоянии, чем она, но потом скончался в больнице спустя несколько дней (!). Местный минздрав провел проверку и установил, что человеку не оказали надлежащей медицинской помощи, не установили ряд внутренних повреждений, что в том числе повлекло смерть. При этом экспертиза механизма ДТП проведена без какого-либо осмотра самих автомобилей, только по фотографиям. И несколько иных, существенных нарушений. И вот женщину осуждают за смерть супруга. Судья ничего не хочет слышать и признает женщину виновной в гибели собственного мужа, причины смерти которого, на самом-то деле, точно не установлены.

Понимаете, всегда есть вот этот окружающий налет обстоятельств, который должен быть учтен даже при таком обвинительном уклоне.

В этом же случае судья назначает лишение свободы реально, а потом, якобы проявив снисхождение, заменяет на принудительные работы, которые пенсионерке вообще не могут быть назначены. Что можно тут сказать? Что судья не может даже воспринять эту ситуацию под углом какой-то человечности, внутреннего понимания ситуации? И даже не может правильно применить закон? Чудеса просто, а речь о заместителе председателя суда, между прочим — опытном судье.

У меня рука не повернулась бы давать реальное лишение свободы по такому делу, даже если бы была уверенность в вине человека. Потому что есть даже разного типа ДТП, разные ситуации. Настоящий судья должен это именно чувствовать. Не всегда, как мы видим, это происходит.

— Пора снять розовые очки: я перестал считать это реальным спустя два года. Реально только в одном случае — быть таким «амбидекстером», как я. Но судей-адвокатов (в разных вариациях) не так много, да и я вовсе не к тому говорю, что это понимание даёт какое-то преимущество.

В судьи и в адвокаты идут люди изначально с разным типом мышления, а исключения – лишь подтверждают правило. Сегодня быть судьей — это значит следовать не только букве закона (у нас законы по большей части очень правильно написаны), но и духу государственной политики, в которой сейчас преобладает так называемый «силовой» элемент. Это предполагает возможность закрывать глаза на большинство нарушений предварительного расследования, поскольку, как искренне считается, следователи, прокуроры и судьи делают общее дело по защите страны от скверны, а адвокаты лишь этому мешают.

Такому подходу еще предстоит развеяться в пыль, но на это уйдут многие годы. Несомненно, рано или поздно общество придет к некоторому консенсусу, в том числе и к пониманию того, что фиксация процессуальных нарушений лишь укрепляет силу уголовного закона и правопорядок, а адвокаты, защищая обвиняемых, — укрепляют и следствие, и обвинение, и суд.

В адвокаты же, напротив, изначально идут люди не «государственного» склада ума, что с одной стороны, приводит к не поощряемому государством «вольнодумству», а с другой — не всегда дает им полное понимание того, как же действуют судьи, и почему судьи не могут иначе.

Я часто беседую с разными коллегами, и обратил внимание на интересную вещь: иногда я пытаюсь объяснить, почему судья сделает именно так, то есть мотивы этого, и они это понимают, но не готовы принять хотя бы на подсознании, оставаясь на максималистском уровне мышления.

И наоборот: иногда чувствую, что сам себя сковываю просудейским образом мысли, тогда как коллеги более свободно на предложение чего-то неожиданного подхватывают: давайте это сделаем! То есть, адвокат «по рождению» всегда готов к каким-то внезапностям, нестандартным действиям, а «адвокат-судья» еще будет размышлять, как бы это не привело к какому-то негативу, хотя в большинстве случаев привести не может.

Плюсы и минусы в каждом случае свои. Я думаю, адвокатам и не нужно понимать судей. Ведь главная проблема не во взаимо(не)понимании, а в разных подходах адвокатов и судей к закону. А вот здесь проблем не оберешься.

— Про политические ходы ничего не скажу, поскольку не погружен в суть дела. Но обратил внимание на то, что упоминаемая вами бывшая судья привлекается не за те события, которые явились причиной изначального скандала. В настоящее время, если верить СМИ, ее привлекают за прогулы на рабочем месте и получение за это заработной платы — деяние, которое можно обнаружить только при очень большом желании. И интересно, как все это развивалось: если помните, сначала весь государственный аппарат пытался замять скандал, проверки ни к чему не привели, но со временем, крайне медленно, пришли в движение некие тектонические процессы, произошла замена председателя краевого суда, после этого уже к нему появились претензии, а далее система вошла в режим, когда защищать никого не нужно, и тут пошел обратный перекос: теперь уже на судью ищут все, что только могут найти.

О чем это говорит? Это говорит о том, что все эти метания из стороны в сторону не обеспечены стабильной работой системы сдержек и противовесов, положенной в основу разделения властей. Этот институт у нас крайне слабо развит. Полное впечатление, что направленность процесса зависит от внутренних и не ведомых нам факторов: сначала никто не знал, что нужно делать — тогда будем защищать «своих», потом кому-то что-то удалось донести до тех, кто может инициировать следственную работу — и эту машину уже не остановить, она пройдет и по своим, и по чужим. Это печальный момент, который фиксируется в этом и других делах, потому что при такой схеме работы никто не может чувствовать себя в стабильной безопасности.

По той же неприкосновенности: все мы помним, как ее лишали за 10 минут самых серьезных сенаторов, и выводили чуть ли не в наручниках из зала Парламента. У судей все происходит не так громко, но очевидно, что вопрос неприкосновенности не является главным барьером «в случае чего». Если последите за новостями в профильных правовых изданиях, то увидите, что судей достаточно стабильно привлекают к уголовной ответственности, в том числе за коррупционные преступления. Что касается незаконных решений — тут вопрос спорный, и даже философский. Судью нельзя привлечь за вынесение незаконного и неверного по сути судебного акта — это принцип любого развитого правового государства. Для чего он необходим? Как раз для обеспечения независимости судей. Я с этим принципом абсолютно согласен.

В нашем обществе тоже произошел перекос мнений: люди готовы кричать о посадках судей за любое решение, с которым они не согласны. Но судья может быть привлечен за незаконное решение только тогда, когда установлена его личная заинтересованность в исходе дела, в том числе связанная с коррупционными факторами. Нельзя сажать судей за ошибки. Ну и часто встает вопрос в том, что многие решения кажутся людям незаконными, но сама система их таковыми не воспринимает просто потому, что судьи, грубо говоря, проводят в жизнь текущую государственную политику. В таком случае тоже невозможно вести речь об уголовно наказуемом деянии. Привлечение судей к ответственности в таком случае предполагает слом государственной системы, что само по себе является преступлением.

— Я все-таки буду абстрагироваться от конкретных дел, поскольку не являюсь участником процесса. Про реабилитацию скажу, что суд в таких случаях должен исходить из степени причинения вреда и необходимости восстановления в правах. Это очень вольный вопрос, потому что ни в каком законе нельзя прописать уровень возмещения в миллионах рублей. Но одна тенденция прослеживается весьма четко: часто судьи оценивают возмещение так, словно его будут вычитать из их зарплаты. Причины этого глубинны и кроются в «государственном» менталитете судей, вот они и защищают государственное имущество как свое личное. С иным мышлением ты в судьях не задержишься.

Незримо это поощряется государством: бюджет все-таки не резиновый. Государство по-прежнему действует методом грубой силы, полагая, что выплаты невинно осужденным продемонстрируют его слабость. До позиции «признание собственной ошибки говорит лишь о собственной силе» нашему государству, к сожалению, еще расти и расти. Но стоит появиться подобному запросу у кого-то просвещенного сверху — судьи быстро это воспримут, как сигнал, и начнут взыскивать достойные суммы. Когда это произойдет? Только со сменой общегосударственной парадигмы. Возможно, через десятки лет. Оптимизма здесь не испытываю.

— Опять буду говорить только за себя и свое дело. А в деле Врублевского я как раз участвую. Здесь кто-то может улыбнуться, но я на самом деле в ходе судебных прений и своего выступления почувствовал, что судья с нами внутренне, хотя бы в некоторых моментах соглашается. Другое дело, что иметь внутреннюю позицию и иметь возможность ее сегодня продвигать во внешнюю правовую форму — не всегда доступная опция для нынешней судебной системы. Кто-то с этим мирится, кто-то нет. Здесь нет проблемы одного судьи. Здесь есть комплексная проблема действий судей в рамках единой общей парадигмы. А она нынче такова: следствие — непогрешимо. В случае же, если за следствием стоят какие-то значимые бенефициары конкретного дела, то фактически судья становится ментально связанным по рукам и ногам.

— В продолжение предыдущего вопроса. Подумайте сами: может ли судья, который не испытывает никакого давления, закрыть глаза на то, что по 17-ти эпизодам стороной обвинения доказательства физически не были представлены в ходе судебного следствия? И мы об этом говорили в том числе в прениях — то есть была возможность вернуть дело в стадию судебного следствия и дать обвинению попытку восполнить пробел – мы ничего подобного не увидели. Может ли быть так, что обвинение дважды цитирует в прениях показания ключевых свидетелей, а мы представляем точные сведения, что в протоколах допросов физически нет ключевых слов, приписываемых свидетелям? Может ли быть так, что гособвинитель ссылается в обоснование кражи на показания свидетеля — мужа якобы потерпевшей, который говорит о том, что у его жены ничего не крали, а обманули его малолетнего ребенка? Но прокурор уверенно заявляет, что такие показания подтверждают версию о краже у взрослой женщины. Гособвинитель даже не читает предварительно то, что представляет в судебных прениях — стыд и позор. Может ли быть так, что защита представляет суду в прениях сведения в таблицах об смс-кодах, приходящих лицам, которые они вводили на запросы из банков, но суд не воспринимает доводы защиты об отсутствии оснований признавать данные действия кражей? Может ли быть так, что для того, чтобы проверить заключение экспертов защита просит дать ей материалы, поступившие экспертам, а этих материалов в деле не оказывается? Как можно проверить выводы экспертов, когда материалов в обоснование этих выводов нет ни у кого: ладно бы только у защиты — их нет у суда! Может ли быть такое, что нам вменяется модификация программного обеспечения, но нет ни программ, ни серверов, ни компьютерных экспертиз по якобы высокоинтеллектуальному цифровому преступлению! Причем, все серверы изъяты и лежат у следствия, и суд их истребует, а потом говорит: они слишком громоздки, мы не будем их исследовать в судебном процессе. Я не могу себе представить, чтобы грамотная и опытная судья не понимала сути доводов. Конечно, все все понимают. И когда мы видим, что от этого понимания ничего не меняется — мы делаем свои собственные, весьма логичные выводы. Вот и все.

— В нынешнем виде — нет. Дело в том, что на протяжении последних лет система поменялась очень сильно, и в моем понимании — не в лучшую сторону. «Работа судьи — творческая профессия», — так мне сказал мой тогдашний судебный руководитель очень давно, когда принимал меня на работу. Я сути слов тогда не понимал, но потом осознал. Имеется в виду не возможность писать все, что хочешь, а именно свобода оценки доказательств. Сегодня никто не говорит тебе по каждому делу, как нужно поступить, но уверенность в безгрешности следствия и обвинения у системы столь велика, что тебе не нужно даже пытаться что-то улавливать: работа из творческой превращается в механистическую, и в конце концов — в меланхолическую. Ты буквально понимаешь, что все твое «творчество» окончилось.

Судьи, чтобы не закисать, должны постоянно развиваться. Для этого должна быть подвижной вся система. И длительное время так и было. В последние годы я это перестал наблюдать: система выбрала вариант ухода на уровень следствия, зачем-то защищая и покрывая все его недостатки, тем самым многое потеряв в самой себе. Мне от этого очень горько. Я никогда не загадываю и не говорю «нет» наверняка, однако допускаю, что сущностные изменения здесь будут еще очень нескоро.

— Система изменится тогда, когда на это будет общественный запрос. Общественный запрос изменится только тогда, когда вырастет доля среднего класса в обществе. И если раньше на этот момент можно было смотреть со сдержанным оптимизмом, то сегодня мы все становимся реалистами: кто-то прозревает, а кто-то кричит: «Я так и знал!».

Люди, критикуя судебную систему, в большинстве своем сами согласились с тем, чтобы она двигалась в этом направлении. Потому что не может быть общественного запроса на грубую силу и крепкую властную руку, но при этом «мягкую и добрую» судебную систему. Кто ждет этой двойственности в общественном развитии — прождет вечность. Впрочем, здесь все несут свою долю ответственности, включая адвокатов. Ну а я виновен дважды: ведь был там, а теперь тут — мне об этом каждый день напоминают в Телеграм-канале, который я веду.

— А здесь не нужно персонализировать представителей профессии. Я далек от мыслей за глаза уничижительно отзываться о судьях. Судьи — представители судебной власти. Это высочайшая должность, почитаемая в любом обществе. В уголовном процессе я всегда обращусь «Ваша честь» к любому судье, независимо от моих внутренних оценок. Адвокат не может и не должен опускаться до укоров и подкалываний, и ни одному своему доверителю я тоже никогда такого не посоветую. Хотелось бы, чтобы каждый раз мы видели воплощение реализации чести и принципиальности — это должно стать единой общественной задачей. Ну а судьи, которые высоко несут свое звание, никогда не позволят себе, в свою очередь, уничижительно обращаться к адвокатам, так что это обоюдовыгодная ситуация. Нам нужна сильная судебная власть. Только сила эта должна быть той самой, в которой каждый видит ее справедливость. Это сила другого рода, чем то, что мы порой видим сегодня. Мы ушли в сторону от этой базовой составляющей профессии судьи. И чем быстрее встанем на нужные рельсы, тем лучше для всех. Даже для прокуроров и следователей.

— Вы знаете, я у себя в соцсетях прочитал мнение, что сегодня Плевако был бы изгнан из зала суда после первых же двух абзацев (смеется). Это, разумеется, не в плане уничижения знаменитого адвоката, а лишь свойство реалий нашего времени. Во-первых, процесс действительно стал более формальным, а пылкость и выпуклость речи ушли на второй план. Во-вторых, судьи вследствие дикой загрузки нынче не всегда настроены на внимательное отношение к воззваниям и жестам защитника. И все же нельзя сказать, что работа адвоката должна сводиться к монотонному чтению собственных заготовок.

По себе в прошлом могу сказать точно: судья буквально засыпает в прениях, в которых адвокат скромно и монотонно что-то произносит, пусть даже и речь эту можно разобрать. Напротив, возможность посмотреть на судью, обратить внимание судьи на какие-то моменты через собственный взгляд, жесты, мимику — всегда держит судью в тонусе. Адвокат, способный говорить ярко и ненапряжно — это всегда плюс для дела. Пусть даже если не всегда можно высчитать долю этого вклада в общий результат. В моей судейской практике были несколько речей адвокатов, которые меня действительно затронули. Смогут ли такие речи войти в историю – покажет лишь сама история.

Что касается формальности работы адвокатов в нынешнем следствии — такая проблема есть, я сам ее постоянно выношу на публичное обсуждение. И все-таки каждый раз прихожу к выводу, что это не означает вымирание профессии. Люди, находясь в стрессовой ситуации, под следствием и/или арестом, имеют право на надежду и благоприятный исход. Это базовое человеческое качество — бороться за выживание. С адвокатом делать это действительно надежнее. Да, все меньше остается возможностей для улучшения положения обвиняемых, но некоторые правовые возможности по-прежнему имеются, и грамотно суметь их применить — задача адвоката, с которой сам обвиняемый, скорее всего, не справится.

— Сегодня адвокат — это профессия, которой свойственны риски, присущие многим другим профессиям, в этом смысле адвокат — не герой, а лишь один из многих «рисковых парней» (и дам, разумеется, тоже). Обратите внимание (возвращаясь чуть выше): сегодня каждый депутат знает, что, если за ним придут, он не сможет рассчитывать на депутатскую неприкосновенность, как это было еще 10-15-20 лет назад. Институты, призванные соблюдать баланс интересов и защищать, становятся бумажной формальностью. Подобные негативные процессы происходят со многими правовыми институтами. Потому что нельзя все годы играть на ухудшение ставок, но рассчитывать, что ты при этом сам будешь вне игры. В этом смысле депутаты – в числе первых из тех, кто сам рыл себе эту яму.

Профессия адвоката действительно стала, вероятно, опаснее, чем раньше. Просто потому, что не могло быть иначе при всеобщем потакании следствию. Когда я начинал, подписать следственную бумагу чужой подписью следователь бы побоялся. Теперь порой видишь в деле служебный подлог, как в деле Врублевского, и даже задаешься вопросом: а стоит ли уходить по защите в эту тематику, ведь сил будет растрачено много, но заставить систему как-то отреагировать практически невозможно? В итоге уходишь, доказываешь, раскрываешь карты — и в ответ тишина.

Упомянутые же вами дела демонстрируют нам сегодня лишь то, что правовые стандарты понимаются так, как это требуется. Не защите, разумеется. И это печально.

Все словно катится под горку само собой, но в том направлении, от которого мне, напротив, хочется поскорее убежать.