Близко к сердцу
Бывают дни, когда до рези в лопатках хочется поделиться радостью – от прочитанной книжки, увиденного фильма или подсмотренной уличной сценки. Бывает, что радость, стукнувшись о чужое недоумение, возвращается, ковыляя, назад, как обиженный ребенок. Высоко неся в массы свой факельный восторг от последнего альбома Псоя Короленко и заведя его как-то в такси (выключив предварительно радио «Шансон»), я встретил вежливое недоумение и быстрым воровским движением убрал диск в сумку. Приглашенная однажды мною в театр семья друзей ушла со второго акта, позже корректно указав мне по телефону, что не любит антисемитские пьесы. Мне было очень стыдно, хотя я не знал тогда, не знаю и до сих пор, где и когда в пьесе выпирало неприличие. Рекомендованные мною книжки часто возвращались, как сказали бы в старину, разрезанными только до 15-й страницы. Или вот неделю назад, возвращаюсь из командировки в Москву, и в мое купе с придыханием залетает проводник и прикрикивает, что в соседнем купе едет! Артист! Тот самый, кто в «Любить по-русски»! Джигурда! Мое равнодушие к его восторгу (даже раздражение от доносящегося через стенку хриплого, а-ля спившийся Жеглов, голоса) он принял как-то очень близко к сердцу. У того, кто прописывает знакомым новое культурное переживание, ответственности, конечно, меньше, чем у врача с его таблетками, которые часто оказываются аллергенными или фиговыми, но напряга не меньше. Тот, кто водит друзей и знакомых в театры и кино на уже виденные им, на уже полюбившиеся фильмы-спектакли, знает такое ощущение, когда одним глазом смотришь на экран или на сцену, а вторым косишь в сторону приведенных гостей. Так ли они широко радуются, как ты? В ту же с тобой секунду охают? Подкатывает ли предательская слеза к той же самой сцене? И если не так, не в ту же и не к той же, то удовольствие бывает безнадежно, как торт, попавший в дождь, подмочено – мякоть есть, вкуса нет. Кроме рейтингов продаж и очень условных, свойских понятий моды, вкуса и качества, есть только один глагол, который определяет наше отношение к произведению искусства – оно либо торкает, либо нет.
Перешедший в искусствоведение из наркоманского быта глагол волшебно точен. Рассказик, кинофильм, музыкальная пьеса – это то, что должно приносить удовольствие, забирать в мир грез, мечтаний и размышлений, добавлять энергии жить, то есть, собственно, торкать. Вот почему самое глупое, что только могли придумать ученые мужи, так это называть искусство «реализмом». Еще глупее, хуже, чем критический, «магический реализм». Вот почему настоящей, подлинной литературой может считаться не только то, что переплетено, но и, к примеру, sms-диалог двух странно влюбленных людей. Скопировать, подредактировать, опубликовать под фамилией, к примеру, Сорокин, или Курицын, или Дмитрий Быков – будет вам и массовый восторг, и восторг критиков (в зависимости от присвоенной тексту фамилии автора – разных). А сам текст – по себе, по жизни – и так может быть прекрасен, вдохновителен, душещипателен, сложносюжетен, если писали его люди талантливые – даже не в слове, а в игре, жизни и любви. Талант и удовольствие жить, талант думать и чувствовать – вот первое дело, без которого талант выражать увиденное и понятое окажется набором виртуозных крючков. Петельки красивые, а ни один дурак на себя этот свитер надевать не станет.
Подписывайтесь на нас:
Еще по теме
