Государственная граница
Москвич, долетевший до Лондона, идет теперь на матч Chelsea с той же пионерской обязательностью, как иностранец в Москве в Большой театр. Первое – сезонная мода, второе – традиция. Знак равенства ставится между ними по инерции. Что такое мода как не пинок под зад, после которого человек продолжает совершать инерционное движение, понукаемый окружающими: «Давай-давай, все люди как люди, уже съездили на «Челси», а ты дома сидишь да печь продавливаешь».
Что такое традиция как не та же инерция – дама старая и склеротичная, которая уж и не вспомнит никогда, кто и когда дал ей ускоряющий пинок. Я не знаю, как это случилось и почему, но проявления англомании теперь встречаются в Москве не реже замерзших туристов в шапках-ушанках. То ли все дело в том, что дети разбогатевших на нефти родителей по большей части учатся именно в Англии и, приезжая домой на каникулы, успевают заразить сверстников. То ли тому виной книжные магазины, где британский роман правит полками, давно потеснив русских и французских авторов. То ли нашим людям дендизма захотелось. Но факт остается фактом: молодежь клубится под английских ди-джеев, одевается у британских дизайнеров, ездит в Лондон к друзьям на уикенды, читает Джулиана Барнса, смотрит в английском GQ актуальные стрижки сезона и на вопрос, кто такой Джордж Браммел, уже не закатывает глаза, пытаясь вспомнить, не он ли забил победный гол немцам в 1966-м. Люди постарше, перемерив все модные итальянские марки, начинают понимать, чем неаполитанский мафиозо отличается от Джеймса Бонда, и шьют костюм на Сэвил-роуд.
Русификация Chelsea легла уже на согретую постель. И, собственно, все эти поездки на Стэмфорд Бридж имеют слабое отношение к англомании. Ну, просто так случилось, что Абрамович сперва купил Chelsea, а не, к примеру, Roma – тогда бы сейчас все ездили в Рим, болели за Тотти, обсуждали, как Дзебина умудрился поздним вечером на своем Ferrari въехать в мусорный бак возле собственного дома, и молились бы молочным соскам первоволчицы.
Мода, конечно, руководствуется стадным чувством, но все же такая мода, как англомания, строится на противопоставлении своей идеологии большинству. Если мы и едем в Лондон, то не общей группой, а мелкими кучками. Вот это ощущение, которое можно выразить формулой «вместе, но порознь», и есть то, что, на мой взгляд, отличает истинных англоманов от толпы англопоклонников. Ну и произвольно отмерять границу, где кончается дендизм, а начинается общедоступное лоховство, – это, конечно, высокомерие. Писатель-англоман Набоков, как известно из его классической автобиографии, даже в командном футболе выбрал роль голкипера как единственную возможность на общем поле оставаться исключительным, не носиться гурьбой за мячом, а отбивать его кулаком, как уличного хулигана, покусившегося на частную собственность. Набокова, как известно из не менее классических биографий, именно за это умение держать дистанцию считали и считают до сих пор писателем холодным, эгоистичным, даже бездушным. Душа, как полагают, должна пускать нюни и заливать слезами, обслюнявливать пиджак ближнего по всякому поводу. А пойдет ли после этого ближний в химчистку, сколько он потратит сил и денег на восстановление первоначального вида своего костюма, об этом человеколюбивая душа якобы думать не должна. Писатель Достоевский Набокову, наверное, напоминал пьяного в метро, который все норовит прислониться душой и телом, чтобы испачкать ваш костюм, а вы едете себе спокойно и книжку читаете.
Еще по теме
