Кривое зеркало патернализма
Итоги выборов 7 декабря не столько создали новую ситуацию, сколько закрепили результат сурковского четырехлетия. Ни левые, ни правые не сумели представить своим избирателям убедительных доказательств того, что могут быть реальной альтернативой формирующемуся властно-бюрократическому режиму.
Триумфатор 7 декабря – заместитель главы администрации президента Владислав Сурков заявил на следующий день после выборов, что «переходная политическая эпоха» в России завершилась и наступила новая, а проигравшие правые и левые партии уходят со сцены навсегда.
Разумеется, с точки зрения исторической сообщение г-на Суркова нельзя воспринимать всерьез. В демократическом обществе всегда существует запрос на социальное перераспределение и противоположный ему запрос на экономическую свободу, а соответственно наличие левых и правых. Однако г-н Сурков и не рассуждал о демократическом обществе. Он имел в виду, что противостояние правых реформаторов и левых консерваторов, определявшее политический сюжет 1990-х годов, ушло в прошлое. Ни реставрация в формате, предлагаемом КПРФ, ни либеральный модернизационный прорыв, ориентированный на стандарты развитых стран Запада, ныне неактуальны. В России сформировался особый тип бюрократического капитализма, не нуждающегося в структурах традиционной публичной демократии. Выбирать нечего.
В реальности прямое политическое влияние левых и правых на общий курс и конкретные решения последовательно снижалось в течение всех последних лет: связи в администрации давно уже важнее качества и количества фракций в Думе. И голосование 7 декабря не столько создало новую ситуацию, сколько закрепило результат сурковского четырехлетия. Ни левые, ни – в особенности – правые не сумели представить своим избирателям убедительных доказательств того, что могут быть реальной альтернативой формирующемуся властно-бюрократическому режиму. Кто всерьез мог слушать их разговоры о небюрократическом, справедливом, конкурентном рынке и неприкосновенности частной собственности? Уж точно не те, кто делал русский бизнес в последние десять лет и кому как раз, по иронии судьбы, эти слова будто и были адресованы.
Голосование 7 декабря политически закрепило и еще один заранее достигнутый результат. Имиджевый успех кремлевской атаки на империю Ходорковского* и не менее решительное «опускание» РСПП (Путин потребовал от его членов отказаться не только от защиты олигарха, но даже от упоминания его имени в публичной дискуссии) зафиксировали неспособность крупного бизнеса претендовать на политическую субъектность и признание им своей вассальной роли по отношению к государству. Именно в этот момент был реально закреплен тот факт, что на электоральном поле остается лишь один центр силы, контролирующий ресурсы и организационные возможности прямой демократии. Время публичной политической конкуренции элит на федеральном уровне кончилось. А структура нового парламента символически отразила новую политическую реальность: его квалифицированное большинство состоит из лоббистских представительств различных отрядов государственной и бизнес-бюрократии.
Корабль победителей
Для того чтобы понять, в какой России предназначил нам жить демиург путинской внутренней политики г-н Сурков, следует понять, кто же теперь – в отсутствие белых и красных – является субъектами реальной российской политики.
Помимо публичных партий – правых демократов и коммунистов, планомерно терявших в последнее время ресурсы и влияние, – на арене политической борьбы активны были также три «теневые» партии – федеральной бюрократии (консолидированная сегодня вокруг Путина и его силовиков), региональной бюрократии (выступавшая на прошлых выборах под лейблом «Отечества») и пресловутых олигархов. Попытка Ходорковского легализовать отчасти свои претензии в российской политике закончилась заключением его в тюрьму и присягой напуганного бизнес-сообщества Кремлю. А сокрушительный успех «Единой России» был обеспечен в большой степени тем, что федеральная и региональная бюрократия выступила на выборах почти повсеместно в коалиции, поэтому процент голосов «ЕР» выглядит простой суммой голосов «Единства» и «Отечества» на прошлых выборах.
Старшими партнерами и идеологами в этой коалиции, безусловно, выступают новые государственники – силовики. А идеология неогосударственничества, с которой они пришли, подразумевает примерно следующее. Ультимативным условием стабильности федеральной (центральной) власти является контроль над ключевыми отраслями экономики – прежде всего доходами от сырьевого экспорта (отсюда ключевой лозунг «единая Россия» и пропагандистская тема «территориальной целостности» страны). В то время как малый и средний бизнес – ресурс экономического развития территорий, и за него несут ответственность региональные власти. Речь идет о своеобразной патерналистской вертикали, где федеральная бюрократия курирует бизнес общенационального масштаба и приглядывает за младшим партнером по коалиции – региональной бюрократией, патронирующей бизнес местный.
Для региональной бюрократии этот союз является в значительной степени вынужденным. Скрытое противостояние и принуждение к союзничеству можно было бы проследить на многих примерах и уровнях на протяжении последних четырех лет. На нынешних выборах наиболее ярко проявилось оно в Башкирии. Здесь прямое столкновение с применением уже привычного набора административных, силовых и информационных средств закончилось лишь тогда, когда достигнут был компромисс по контролю над башкирской нефтехимией.
Патерналистская модернизация
Ключевым положением в проекте неогосударственников является то, что государственная власть, то есть федеральная бюрократия, признается в качестве единственного легитимного субъекта российской политики, единственного организатора, распорядителя и двигателя реформ, сохраняющего права контроля и репрессий в отношении всех прочих бюрократических и хозяйствующих субъектов.
Патерналистский характер проекта определяет и роль в нем «левой идеи». За несколько месяцев до парламентских выборов тема бедности заняла заметное место в риторике президента Путина. А на самих выборах выступила уже как оформленный социальный запрос на крупное перераспределение в пользу неуспешных социальных слоев. Запрос, сформулированный в рамках путинской коалиции и обозначающий ее идеологически активное крыло. Именно этот запрос легитимирует безусловное право государства на перераспределение прибыли от успешных слоев к неуспешным. Взамен государство готово гарантировать бизнесу определенную свободу хозяйственной и экономической деятельности. Причем эта свобода основана не на праве собственности, но именно на «социальной ответственности» бизнеса, то есть признании им патерналистской роли государства и готовности участвовать в предложенной модели перераспределения.
Тема борьбы с бедностью и программа, разрабатываемая ныне группой Шувалова, являются по сути новой программой президента, в определенной мере альтернативной грефовской, презентованной на первый срок. В отличие от той программы, акцентировавшей вопросы структурных реформ и либерализации, новая четко ориентирована на «патерналистскую вертикаль» (федеральная бюрократия – бюрократия местная – бизнес) и задачи сохранения государственного контроля если не над всей экономикой, то над значимыми центрами прибыли. В известном смысле ситуация выглядит так: накануне второго срока президент Путин предложил разработку, альтернативную программе первого срока. Этот упреждающий ход камуфлирует тот факт, что стратегические цели первой программы в значительной мере не были достигнуты.
В отличие от той программы нынешняя нацелена не на системные изменения, достижение коих признано политически и социально неисполнимым, но на создание отдельных «очагов роста». На организацию патронируемых государством особых географических и хозяйственных зон стимулирования экономической активности. В качестве географической намечен эксклав Калининград, где предполагается опробовать режим СЭЗ, а в качестве хозяйственной – жилищное строительство.
Последнее направление вообще является классическим проектом осуществления «нового курса», так как позволяет через ипотеку значительно стимулировать спрос (а тем самым и весь строительный комплекс) и сочетает социальную компоненту с интересами региональных элит, традиционно контролирующих жилищное строительство. Наряду с коммерциализацией ЖКХ она станет для них поистине золотой жилой. Гораздо менее осуществимыми выглядят два других проекта шуваловской группы – реформа здравоохранения и высшей школы. Здесь, напротив, задачи реформы входят в противоречие с интересами бюрократии, не заинтересованной в эффективном администрировании социальной льготы. А формирование конкурентной среды – необходимое условие обеих реформ – в условиях избранного политического курса на бюрократическую консолидацию и вовсе выглядит совершенно несбыточным.
Кривое зеркало
Итак, главными субъектами исторического действия в условиях патерналистской модернизации должны стать государственная бюрократия и патронируемый ею бизнес. В отличие от демократической революции начала 90-х годов и либеральных программ конца 90-х проект патерналистской модернизации ориентирован не на адаптацию западных моделей (частная собственность – конкуренция – судебный арбитраж – сокращение распорядительных функций государства), а на опыт осуществления экономического рывка в развивающихся странах, не имеющих прочных традиций частной собственности и демократии. Поражение реальной демократии 90-х делает выбор в пользу этой модели логичным и даже, как кажется, почти неизбежным. Однако остается вопрос – осуществимым ли?
Есть простые практические соображения, позволяющие конкретнее представить себе ту реальность, в которую, скорее всего, предстоит трансформироваться проекту патерналистской модернизации.
Ну, во-первых, полководцы всегда готовятся к прошлой (и проигранной) войне. Россия встает на этот путь после целой плеяды стран, давно и успешно на нем утвердившихся. Встает с примерно двадцатилетним отставанием, попадая во вторую, даже в третью волну. А это значительно сокращает наши возможности занять заметное место в мировом разделении труда. России предстоит конкурировать с Украиной за ту долю рынка, которая осталась после Китая и Индии. Причем в силу ряда политико-географических причин весьма вероятным представляется проиграть в борьбе Казахстану и даже Белоруссии, если вдруг батька (а это весьма вероятно), поглядев на путинскую Россию, также решит пойти по этому пути.
Вторая причина подобного развития событий – более высокий жизненный стандарт, формируемый властью в периоды сырьевого благополучия. Российский бизнес в состоянии компенсировать неуспешным слоям чувство социальной ущемленности лишь ценой значительного конкурентного отставания от стандартов мирового рынка. Во-вторых, как показывает опыт, свои социальные или политические обязательства перед государством бизнес, как правило, выполняет только в том случае, когда обменивает их на административные преференции. А это, в свою очередь, ведет к еще более высокому уровню монополизации рынков и, естественно, не к росту конкурентоспособности и мобильности.
И наконец, третье. Российская бюрократия всех уровней никогда не блистала управленческими традициями и бессребреничеством. А 1990-е годы и вовсе сформировали особый тип государственной бюрократии: чиновники-управленцы являются таковыми лишь номинально, и сей факт системно закреплен символическим размером официальной оплаты их труда. В действительности же они давно уже стали собственниками и свое участие в процессе госуправления рассматривают преимущественно как конкурентное обеспечение связанных с ними бизнесов. Разговоры о коррупции российского чиновничества по сути являются глубокой архаикой. Деньги, полученные за счет коррупции в 70 – 90-е годы, давно уже вложены в бизнес. И в этой ситуации любая попытка изменения правил превращается в виток конкурентной борьбы за рынки и передел собственности.
Достижение минимальной транспарентности, то есть различения интересов государства и выступающих от его имени собственников, было бы возможно, если бы реальная чиновничья собственность (вне всякого сомнения, значительно превышающая олигархическую) была вскрыта. Но это невозможно потому, что подобный шаг создал бы критическую угрозу государственности и патерналистской вертикали, опирающейся на идеи пауперистской справедливости. Основной принцип бюрократического капитализма имеет как раз прямо противоположный вектор. Защищенным надежным активом здесь может быть лишь такой реальный бюрократический распорядитель, капитал которого никак не легализован и никому не виден. В то время как любая легализованная собственность является именно заведомо потенциальной жертвой бюрократического перераспределения, потому что нелегальна в глазах общества.
Русский лес: дракон и гидра
Война с олигархами, собственно, и является способом скрыть эти ключевые особенности российской государственности и бюрократического капитализма. И потому была в значительной степени поддержана региональными элитами. Однако уже в ближайшее время нам предстоит наблюдать решительное обострение борьбы между региональной и федеральной бюрократией. При этом федеральная будет защищать свой модернизационный проект с помощью силовиков и репрессий, в то время как региональная постарается уберечь свой контрмодернизационный проект, апеллируя к демократическим ценностям. Не случайно Юрий Лужков, входящий в тройку лидеров «Единой России», уже дважды за последние десять дней выразил глубокую озабоченность итогами парламентских выборов (на которых вроде бы его собственная партия одержала потрясающую победу) и отсутствием правого крыла в парламенте.
Трагической особенностью российской властно-бюрократической конструкции является то, что обе бюрократии ведут борьбу за свою ренту (федеральная – за сырьевую, региональная – за административную) и чрезвычайно эффективны лишь в рамках этой борьбы. Когда цена на нефть хороша, на коне оказываются федералы, а когда она падает – на политической сцене места стремительно занимают регионалы (так это было в 1998 году). И те и другие готовы объединяться, когда третья сила угрожает их рентным доходам, но немедленно вступают в конфликт, когда опасность устранена (о чем витиевато сообщал нам г-н Сурков).
Таким образом, структурная модернизация, а вместе с ней и перспективы качественного роста экономики будут на протяжении второго путинского срока заложниками конфликта внутри «коалиции победителей» – федеральной бюрократии и бюрократии региональной. Так же как на протяжении первого срока они были заложниками сходного конфликта внутри «коалиции победителей» образца 1999 – 2000 годов, то есть между федеральной бюрократией (силовиками) и негосударственным олигархическим капиталом.
* Признан в России иностранным агентом.
Еще по теме
