Лихачи, кутежи и «оливье»
В Москве один знаменатель – купец, все на свою линию загибающий... Все, что есть в Москве выдающегося, – в руках купца или под его ногами.
«Новое время», 1901 г.
О жизни и быте московского купечества конца XIX – начала XX веков мы имеем несколько двойственное представление. То вспоминаются пьесы Островского с «темным царством» Замоскворечья и пьяным ухарем-купцом, бьющим зеркала в «Яре». То – панегирики в адрес «опоры российской государственности»: Третьяковых, Морозовых, Гучковых и прочих торговцев и промышленников. Если судить о представителе современного российского бизнеса только по пресс-релизам и анекдотам про «новых русских», то образ его столь же неоднозначен.
За последнее десятилетие в России произошла реставрация социальной прослойки частных предпринимателей, полностью уничтоженной в сталинские времена. В эпоху правления Бориса Ельцина государство не зажимало нарождающийся класс, смотрело сквозь пальцы на многочисленные нарушения закона и деловой этики, предоставляя частному капиталу возможности для естественного развития. В предыдущий раз Россия переживала внезапное «пришествие купца» в 70-х годах XIX века, когда дворянство утратило вместе с крепостным правом и монополией на владение землей и доминирующие позиции в обществе. Солидные капиталы, полученные в форме выкупных платежей с освобожденных крестьян, господа прокутили в ресторанах и казино, вместо того чтобы инвестировать в перспективные отрасли индустрии. Власть сделала новую ставку – на купечество. Торговцы и промышленники из вчерашних крестьян, получив привилегии и свободу действий, за 10 – 15 лет реанимировали умирающую экономику страны. Однако отношение общества к нуворишам и в те времена было, мягко говоря, неоднозначным. В нем смешались зависть, преклонение перед богатством и презрение со стороны дворянства и разночинной интеллигенции к неотесанным, ограниченным мужикам, заработавшим миллионы на обмере, обвесе и ловких спекуляциях.
Сморкаясь в банкноты
В 1880 году столбовой дворянин Сергей Атава писал в журнале «Отечественные записки»: «Всем нам до зарезу нужны были деньги. А деньги были у купца Подугольникова из наших бывших крестьян. Мы обнищали, и он давал. Он дал раз, два, три, подождал, да вдруг и приехал к нам. Хотя этот раз его дальше кабинета не пустили, но он уже сам попросил, чтоб подали ему водочки. А в следующий раз его пришлось позвать обедать в столовую. Строго-настрого приказавши детям не смеяться, если Подугольников станет сморкаться в салфетку».
Неизвестно, сморкался ли Подугольников в салфетку по природной неотесанности или нарочно, чтобы позлить и унизить бывших хозяев, но факт остается фактом: в 80 – 90-х годах позапрошлого века владельцы крупных купеческих капиталов старательно поддерживали миф о невежественном русском миллионере.
Известный бичеватель нравов купечества – драматург Островский не только принадлежал к одной из самых богатых семей Замоскворечья, но и пользовался финансовой поддержкой купечества при постановке своих обличительных пьес. Фабриканта Михаила Хлудова, одного из своих главных попечителей, Островский по его же просьбе вывел в пьесе «Горячее сердце» в виде вечно пьяного купца Хлынова. Тот же Михаил Хлудов согласился профинансировать издание модного журнала «Развлечение» при условии, что тот в течение года будет в каждом номере рассказывать о его кутежах. На рауты к генерал-губернатору замоскворецкие миллионеры являлись в сюртуках и сапогах «бутылками». Самая популярная песня, исполняемая хором главного купеческого ресторана «Яр», повествовала о купцах, которые обманывают покупателей и казну, а потом пропивают прибыль в кабаках. Припев был такой: «Московское купечество – поломанный аршин. Какой ты сын Отечества? Ты просто сукин сын».
В этой купеческой самоиронии было немало позерства: мол, если вы, дворяне, в отличие от нас такие культурные и образованные, то почему такие бедные? Тогдашние «анекдоты о новых русских», как ни странно, играли и сугубо практическую роль: они дезориентировали иностранных фабрикантов, конкурировавших с Замоскворечьем за контроль над московским промышленным регионом, оборот которого составлял 3 млрд руб., то есть более 20% от всего торгово-промышленного оборота империи.
Европейские предприниматели, работавшие в России, держались обособленной группой, но в то же время изо всех сил стремились приобрести статус и привилегии «отечественного производителя» – Россия в тот период придерживалась очень жесткой протекционистской политики. Об этом свидетельствует почти анекдотический случай, произошедший в 1896 году во время визита государя на Всероссийскую выставку в Нижнем Новгороде. Для наглядной демонстрации сближения власти и бизнеса и возросшей роли российской торговли и промышленности протоколом была предусмотрена организация почетной охраны императора. 27 молодых предпринимателей из самых состоятельных московских и нижегородских купеческих династий, в кафтанах и с серебряными секирами, должны были сопровождать государя во время осмотра выставки. Александру III отряд рынд-телохранителей очень понравился, и он решил проявить к ним внимание. Обратясь к одному из них, он спросил: «Как твоя фамилия?» - «Шульц, Ваше императорское величество». «Ну, а тебя как зовут?» - обратился государь к следующему. «Ценкер, Ваше императорское величество». Александр III, несколько смутившись, спросил наудачу еще одного: «А ты как называешься?» – «Кноп, Ваше императорское величество». Государь фамилий больше не спрашивал, но подошел еще к одному рынде: «Что работает ваша фабрика?» Тот, в смущении позабыв все русские слова, едва выдавил из себя слово «ситец» с ужасающим немецким акцентом.
Территория свободы
Несмотря на привилегированное положение купеческого сословия, конфликты между предпринимателями и властью все же случались, но, как правило, заканчивались ничьей. Знаменитый Охотнорядский рынок, который снабжал продовольствием большую часть города, в 80-х годах XIX века превратился в зловонную клоаку. Городская Дума приняла решение направить на рынок санитарную комиссию, которую охотнорядцы едва не побили. Дальнейшие события живо описаны известным журналистом и исследователем столичных нравов Владимиром Гиляровским в книге «Москва и москвичи». Результаты осмотра были зачитаны главным санитарным врачом Попандопуло в зевающем думском амфитеатре. Дело бы закончилось обычным ничего не значащим решением, однако вдруг слово взял гласный Жадаев из полуграмотных кустарей: «Верно! Мы поставляем ящики в «Охотный», так уж нагляделись... И какие там миазмы и сколько их... Заглянешь в бочку – так они кишмя кишат... Так и ползают по солонине... А уж насчет бахтериев - так и шмыгают под ногами, рыжие, хвостатые... так и шмыгают!». Зал расхохотался, а речь Жадаева попала в газеты. Дума обязала купцов иметь во всех лавках для изведения мышей котов, но охотнорядцы и прежде любили этих животных. Это был своего рода спорта – у кого кот толще. В подвалы и сараи котов не пускали, так как одного из них крысы как-то съели. В результате купцы стали разводить фокстерьеров-крысоловов, которые поголовье охотнорядских крыс действительно изрядно уменьшили. Но в целом первый СЭС-налет не удался.
В другой раз досталось торговцам некондиционной обувью. Московский обер-полицмейстер Лужин, страстный охотник, заметил, что его лучший доезжачий прихрамывает. Тот объяснил, что ему на рынке всучили сапоги с бумажными подметками. Лужин через личную агентуру выяснил, когда и от кого оптовики получают товар, и ранним утром полицейский «спецназ» окружил Старую площадь, где должна была произойти сделка. Арестованы были все: владельцы складов, посредники, скупщики, продавцы и поставщики, пригнавшие из Кимр несколько возов «бумажных» сапог. Опечатав товар и склады, Лужин отправил арестованных в городскую полицейскую часть, где их нещадно выпороли. После этого москвичи лет десять даже не слышали о бумажных подметках, но с началом очередной русско-турецкой войны «бумажные» сапоги вновь заполонили рынки.
Особый правовой режим охранял право купеческого землевладения. Молодой коммерсант Хомяков унаследовал огромный участок земли в районе Петровки, границы которого противоречили плану перспективной городской застройки: часть хомяковских владений московские власти хотели выкупить, чтобы расширить Кузнецкий переулок. Хомяков ответил, что у него на эту землю свои планы, огородил участок чугунной решеткой, разбил там сад и начал строить особняк. На угрозу обер-полицмейстера выслать его из Москвы в 24 часа землевладелец ответил: «Меня вы можете выселить. Я уеду, а собственность моя останется». В результате посреди Кузнецкого переулка больше года просуществовал маленький треугольный сад, прозванный москвичами Хомяковской рощей. Уничтожил ее, по свидетельству Гиляровского, на спор со своим главным редактором журналист «Развлечения» Пазухин: он выслал Хомякову гранки с карикатурой – осел с лицом Хомякова, гуляющий в роще. Наутро зелень и решетка исчезли.
Русский рейтинг
Московский деловой мир в то время был очень неоднороден. Исследователи истории купечества хватаются за голову, пытаясь составить типологию дореволюционных коммерсантов. Помимо «записных» гильдейских купцов в Москве и других городах уже работали акционерные общества и паевые товарищества, в советах директоров которых заседали представители самых разных сословий. В купеческие гильдии записывались из соображений, никак не связанных с торговлей. Например, евреи за взятки поступали в купцы первой гильдии, что давало им право жить вне черты оседлости. После предоставления благотворительным учреждениям права производить во дворянство многие коммерсанты (в основном из числа тех, что имели неприятности с законом) попросту купили себе титулы за взносы в благотворительные кассы. Среди них был и небезызвестный Ванька Кулаков, содержатель разбойничьего притона «Каторга». Дворянами числились и купцы, сумевшие вступить в брак с обедневшими дворянками. Особняком стояли иностранные предприниматели и немногочисленные коммерсанты из числа «природных» дворян.
В среде московского купечества существовала устная «табель о рангах» – своеобразный рейтинг специализации купеческих предприятий, который далеко не всегда зависел от богатства их владельцев. «В московской неписаной купеческой иерархии, – писал Василий??? Рябушинский, – на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был». Действительно, в эпоху бурного промышленного роста конца XIX века государство более всего было заинтересовано в реальном секторе. Можно лишь добавить, что финансово-промышленный холдинг семьи Рябушинских включал и банки, и сбытовые сети, что не мешало ему считаться самой крупной и уважаемой российской компанией.
Еще шире был спектр психологических типов московских купцов, описанный Владимиром Гиляровским. Например, Михаил Хлудов, у которого деловая хватка и профессионализм сочетались с эксцентричностью: на совет директоров он являлся то в римской тоге, то выкрашенным ваксой под эфиопа, и непременно в сопровождении дрессированной тигрицы. Он потратил сотни тысяч рублей на банкеты, путешествия и на помощь друзьям, в которых у него ходило пол-Москвы. Или братья Ляпины, которые выстроили и содержали огромное общежитие при художественном училище, причем «студенты» порой жили на их содержании по 15 - 20 лет. Был прозванный за копеечность Костяной яичницей миллионер Фирсанов, который, обращая за день по несколько сот тысяч рублей, не спал по ночам, мучаясь из-за копеечных чаевых. В 1905 году в его контору явились экспроприаторы. К виску Фирсанова приставили револьвер и приказали открыть сейф. Забрали более десяти тысяч. После он рассказывал: «Уж и хохотал я, как их надул: пока они мне карманы обшаривали, я в кулаке держал десять золотых, успел со стола схватить... Не догадались кулак-то разжать!».
Другой московский гобсек по фамилии Карташов целыми днями просиживал в дальнем углу трактира Тестова за двухкопеечным чаем и сигарой за копейку. К ободранному финансисту съезжались господа за крупными кредитами. Если партнер при нем заказывал что-нибудь дороже трех копеек, Карташов начинал дребезжать: «Ишь ты, какой роскошный! А у бедного старика денег просишь. Пошел вон, транжирам денег не даю!». После смерти старика в его квартире нашли 35 млн золотом, а также тонны объедков и собранных на улицах лохмотьев.
Однако в большинстве своем московские купцы вели размеренную рутинную жизнь в китайгородском «сити» или в своих замоскворецких владениях, о которых один японский путешественник оставил испуганную запись: «Огромные дома обиты железными крышами, обнесены изгородью из толстых плах, построены в большинстве случаев в два-три этажа. На каждый из них ушло столько материала, сколько хватило бы на пять – десять японских жилищ с полным хозяйственным оборудованием. Издали постройки кажутся крепостями». И лишь по вторникам, когда в Купеческом клубе проводились регулярные обеды, и по воскресеньям купцы выезжали в город.
После работы
«Ох, трудна жизнь купецкая: день с приятелем, два с покупателем, три дня так, а в воскресенье разрешение вина и елея – и к «Яру» велели...», – эту поговорку московские купцы обычно вспоминали в понедельник утром. С 60-х годов, когда в Москву ринулись прожигать выкупные платежи дворяне, в столице стали открываться многочисленные рестораны, клубы и прочие заведения, где с удовольствием можно потратить много денег и времени. Выбор был велик и разнообразен. Русский трактир Бубнова по атмосфере разгула и всеобщей бесшабашности напоминал современный Hungry Duck. Сюда попадали после долгого дня, начатого с неосмотрительного увлечения спиртным за деловым завтраком. Бубнов гарантировал пляски под гармошку, поддельную водку по астрономическим ценам и полное отсутствие морально-нравственных ограничений.
Кстати, контрафактное использование марок алкоголя уже в то время стало серьезной проблемой: на «раскрученные» винные брэнды Карла Депре покусились бывшие приказчики фирмы Петра Смирнова – Карзин и Богатырев. Они нашли некоего оборванца с паспортом на имя Цезаря Депре, взяли его в партнеры и начали разливать низкокачественные вина. Внешне их продукция отличались от настоящей только тем, что на этикетках вместо орла в короне была нарисована ворона. Иск Карла Депре к фальсификаторам не был удовлетворен, так как суд признал, что и Карл, и Цезарь Депре имеют право регистрировать марку C.Depreux.
Полной противоположностью заведению Бубнова был трактир «Хлебная биржа», где назначали деловые встречи московские хлебные олигархи. Здесь действовал настоящий face control, который не пропускал в трактир даже очень хорошо одетых посетителей, если те не держались на ногах. Мода на мрачные прокуренные подвалы с неприметными входами, без вывесок и оформления возникла в конце 1880-х, когда самыми модными заведениями стали «Ад» и «Яма» в районе Лубянки. Немецкие рестораны «Альпийская роза», «Дрезден» и «Дюссо» в основном обслуживали служащих иностранных фирм, но иногда и русские купцы заглядывали сюда выпить кружку пльзеньского пива.
Для желающих закутить по-настоящему существовало три места: чинный «Славянский базар» при самой дорогой московской гостинице; загородный «Яр», знаменитый своим хором, в котором все девушки, кроме солисток, стоили по 30 рублей; и, наконец, «Эрмитаж», открытый французским ресторатором Оливье, изобретателем общеизвестного салата. «Эрмитаж» в 60 - 70-х годах XIX века был эталоном новорусского шика. В его кассе остались выкупные платежи с доброй четверти российских губерний. После того как дворяне спустили последние тысячи рублей на фуа-гра и яблоки «кальвиль», Оливье вернулся во Францию, и «Эрмитажу» пришлось заманивать купеческую молодежь азартными играми и отдельными кабинетами. Как раз к этому времени – 1880 – 1890 годы – относятся знаменитые сцены со швырянием «Вдовы Клико» в зеркала, купанием хористок в шампанском и «хождением по мукам», когда посетитель заказывал 100 порций 15-рублевого салата «оливье» и гулял по ним в сапогах под музыку.
Впрочем, как уже говорилось, бесконечный купеческий разгул часто был темой анекдотов, но редко имел место в реальной жизни. Явью эти анекдоты стали в 1905 году, когда прежде бедные штабные офицеры с началом японской войны внезапно озолотились на интендантском воровстве. В Москве их называли «вась-сияси» (от «ваше сиятельство» – так к ним обращались лихачи, курсировавшие между «Яром» и «Эрмитажем»). О том, как нужно тратить деньги и что такое настоящий шик, «вась-сияси» знали из пьес Островского и старых номеров журнала «Развлечение», описывавших похождения Михаила Хлудова. Кстати, к загулявшим купцам, как свидетельствует Гиляровский, те же лихачи обращались по имени-отчеству, как бы подчеркивая их серьезность и стабильность по сравнению с интендантами-однодневками.
Подписывайтесь на нас:
Еще по теме
