Лужков и Чубайс как герои

На прошлой неделе в «Библио-глобусе» Елена Котова встретилась с читателями и представила свой роман «Провокация». Книга, как и вся ее проза, во многом автобиографична. И само название тоже, поскольку жизнь Елены Котовой и есть провокация. Первый руководитель Москомимущества, первая женщина – зампред ВЭБа, человек, в отношении которого одновременно вели уголовное преследование Россия и Великобритания, дизайнер и писатель. Корреспондент «Ко» встретился с Еленой Котовой и побеседовал о политике, экономике, приватизации и героях нашего времени.

 

– На заре своей карьеры вы представляли себя подписывающей книги читателям?

– Нет, конечно! Когда окончила МГУ в 1980-х, думала, что всю жизнь буду грызть гранит экономической науки, защитила кандидатскую, планировала докторскую, мечтала о профессуре. Все изменилось в революцию 1990-х: я ринулась в нее, стала депутатом Моссовета, председателем комиссии по экономической политике и предпринимательству… А еще через полгода меня назначили председателем только что созданного в Москве комитета по управлению имуществом.

 

– То есть вам поручили отвечать за всю приватизацию в столице?

– Ну да! Но, конечно, я с этим неподъемным делом не справилась – девчонкой, в сущности, еще была. Мне казалось, что главное – написать правильную программу: вместе с коллегами мы корпели над опытом приватизации других стран. Но у московской мэрии были другие задачи – как можно быстрее все продать по символическим ценам акционерным обществам, плодившимся на базе главков и предприятий. На этом основании между мэром и его командой, с одной стороны, и Российским комитетом приватизации в лице Анатолия Чубайса – с другой, возник жуткий раздрай, и я оказалась между молотом и наковальней. Так что ничего удивительного, что через полтора года бюрократическая машина меня сожрала. В 1992 г. меня публично сняли с должности на правительственном заседании. Его исход был предрешен, но вести себя надо было достойно.
Грозный Лужков задает мне риторический вопрос: «По какому принципу вы решаете, кому давать нежилые помещения, а кому нет?» Хотя и он, и все остальные прекрасно знали, что распоряжений мэра «выдать» было в разы больше, чем помещений и зданий, и надо было чутьем угадывать, кому давать, а кому нет. Но так ответить было нельзя, и я не моргнув глазом говорю: «Очень просто! Определяем по формуле дисконтированного потока наличности». Кому интересны детали, их можно найти в моем романе «Период полураспада». 

 

– И долго были безработной?

– Ни одного дня! Как только поползли слухи, что я могу уйти, меня нашли специалисты из Всемирного банка. Они в то время часто бывали в Москве: готовились к вступлению России в МВФ и Всемирный банк, терзали расспросами всех, кто разбирался в экономике и финансах, и при этом говорили по-английски. Таких специалистов было немного, они ходили по кругу: Гайдар, Чубайс, Петр Авен, Борис Федоров, ну и Елена Котова... Но толком не успев поработать во Всемирном банке, я перешла в Международный валютный фонд по просьбе тогдашнего исполнительного директора Константина Кагаловского, хотя понимала, что в российской дирекции МВФ работа политическая, а мне хотелось стать реальным профи. И через год ушла делать карьеру во Всемирный банк. Курировала проекты в Казахстане, Таджикистане и России пять лет, пока мне не стало элементарно скучно от однообразия и бестолковости.

 

– И какое же лекарство от скуки вы нашли? 

– Я рванула в Москву – председатель ВЭБа Андрей Костин назначил меня начальником кредитного департамента, посчитав, что раз я работала во Всемирном банке, то что-то понимаю в банковском деле. Хотя это совершенно не так: Всемирный банк, как известно, макроэкономический институт. Но в то время в Москве немногие понимали в банковском деле больше моего, мы все учились на ходу. В ВЭБе я за полтора года дослужилась до должности зампреда. Ни до, ни после меня женщин на этом посту не было. Потом меня сманил Владимир Гусинский, но с крахом его империи я осталась без работы и даже без надежды ее найти – по политическим причинам: все боялись брать на работу человека Гусинского. Кроме одного-единственного – Владимира Евтушенкова, человека редкой отваги и редкой в наше время порядочности. Я стала вице-президентом в его крохотном банке, который сейчас называется МТС-банк. Финансовая организация была совершенно кэптивной: очень маленького капитала хватало на то, чтобы служить внутренним казначейством и гонять деньги между предприятиями холдинга. Когда я заводила речь о привлечении внешней клиентуры, на меня смотрели как на идиотку. Расстались со скандалом.

 

– Это стало традицией в вашей карьере. А что же привело к уголовным делам? 

– История началась с моего возвращения в команду Костина, который к тому времени перешел в ВТБ. Зоной моей ответственности были проекты прямых инвестиций. В одном из проектов вкладывались не мы, а наоборот, вкладывались в нас. Долю в ВТБ страшно хотел получить Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР). Того же самого очень хотел и тогдашний премьер России Михаил Касьянов*: это позволило бы приставить к Костину надсмотрщика в виде ЕБРР. В ВТБ этот проект никому не был по душе, мне достаточно ясно поставили задачу его провалить. Что и было сделано. 

Разумеется, тогдашний президент ЕБРР Жан Лемьер счел это афронтом, устроил – по слухам – страшный скандал Кудрину и Костину, обвиняя их в срыве «сделки века», грозил разоблачениями махинаций, которые его специалисты якобы обнаружили во время due-diligence. Совершенно не кривя душой, могу сказать, что ЕБРР ничего не нашел – ВТБ тогда очень заботился о чистоте сделок. В Москве позиция ЕБРР всех дико разозлила, и в итоге… правительство сделало меня своим представителем в совете директоров ЕБРР в Лондоне! Это назначение изначально несло в себе зерно конфликта. Вдобавок управляющий от РФ в ЕБРР, на тот момент Герман Греф, дал мне четкую инструкцию: нужны не просто инвестиции в Россию, а инвестиции в крупные проекты, которые окажут существенное влияние на структурные реформы. Это было сложно, потому что с такими компаниями, как, скажем, «Система» Владимира Евтушенкова или «Базовый элемент» Олега Дерипаски ЕБРР работать просто боялся: чем может обернуться для миноритарного инвестора административный ресурс владельца, неизвестно. Я, естественно, боролась за их проекты, и гармонии в мои отношения с руководством ЕБРР это, мягко говоря, не добавляло. 

 

– Тем не менее в 2009 г. вас номинировали на должность вице-президента ЕБРР. 

– Должность была зарезервирована для женщины из стран операций, а Россия – седьмой крупнейший акционер банка и на то время была самой крупной страной операций, на которую приходилось 40% кредитного портфеля. Мы при этом не имели своего вице-президента. Но назначение не состоялось, потому что для руководства ЕБРР и его нового президента Томаса Мирова я была как заноза. Но все-таки решение надо было объяснить русским. И объяснили. По доносу одного отечественного бизнесмена ЕБРР инициировал против меня внутреннее административное расследование якобы по поводу нарушения этических норм. Для его проведения, однако, выписали из Вашингтона экс-прокурора Минюста США Марка Мендельсона – практически легендарного следователя в вопросах международной коррупции, который «колол» крупнейшие корпорации, заносившие взятки в Конгресс. Это было более чем странно: тратить деньги на заокеанское светило, когда сам Лондон кишит юристами. Где-то внутри я понимала, что бывшие прокуроры приезжают не для того, чтобы слушать твои объяснения. Они приезжают обвинять. Тем не менее я пошла к нему на собеседование – и это была самая главная ошибка в моей жизни, мне просто нужно было уволиться, когда руководство ЕБРР практически открыто покатило на меня бочку. Но тогда мне казалось: если на фоне подозрений я уволюсь, и это дойдет до российского правительства, будет позор. И для меня, и для страны. По правилам ЕБРР, результаты внутреннего расследования поступают в правительство страны, где и должны решить, что делать с этим директором – то ли уволить, то ли дать медаль за защиту интересов Родины. Но правилами пренебрегли и внутренний доклад попросту слили в полицию Лондона. 

 

– То есть медали вы не дождались? 

– Нет, не дождалась. Вместо этого в России возбудили уголовное дело в ответ на аналогичные действия британцев. Если Запад показал пальцем на потенциально коррумпированного российского чиновника, его нужно примерно наказать – это в нашей политической системе видится более достойным, чем защита своего представителя в международном суде. Мне пришлось вернуться. При этом никакая работа мне на родине не светила, но нужно было кормить себя и платить адвокату.

 

– Как вы с этим справились?

– Пришлось начать свое дело, которым я с удовольствием занимаюсь и по сей день: на сбережения, взяв вдобавок ипотеку, купила две крошечные квартирки в Москве, сделала из них конфетки (я получила архитектурное образование в Вашингтоне, а потом и в Лондоне) и продала. Тут же перевложилась – купила две квартиры побольше. Так и живу до сих пор: считаю себя дизайнером и архитектором жилого пространства и работаю как инвестор – ищу квартиры ниже рынка, потом делаю интересные проекты и продаю по рыночной цене. Когда об этом узнали мои бывшие друзья и коллеги, они искренне удивлялись: неужели на какие-то ремонты можно прожить? Я так скажу: если отдаваться делу полностью, можно не только прожить. За шесть лет объем моего бизнеса вырос почти в семь раз. 

 

– Чем завершилось уголовное преследование в России?

– В нашей стране существует доктрина: каждое обвинение должно закончиться обвинительным приговором. Обычно обвинение предъявляют почти сразу, через месяц-два. Мне предъявили обвинение только через два года – не могли собрать дело. В итоге обвинили в приготовлении к коммерческому подкупу. Ясно, что после 3,5 лет следствия и полугода суда оправдательного приговора быть просто не могло, иначе пришлось бы признать, что огромная правоохранительная машина сработала вхолостую. Я благодарна своему адвокату Игорю Пастухову, что он цеплялся к каждой мелочи и довел дело до такого абсурда, что судья не посмел отправить меня в тюрьму. Хотя не посмел и оправдать… 

 

– А в Великобритании?

– Расследование продолжается. Оно не имеет перспектив: в Британии нет ни меня, ни каких-либо свидетелей, но закрывать дело британцы не хотят. Больше я сказать без своего британского адвоката ничего не могу. 

 

– Как близкие и партнеры отреагировали на расследование?

– По-разному. Например, в одночасье замолчали все деловые телефоны. Во-первых, бывшие партнеры и коллеги испугались: в глубине души каждого русского бизнесмена, когда он сталкивается с тем, что кто-то из его окружения оказывается в моей ситуации, живет уверенность, что это под него копают. Во-вторых, у них со мной исчез предмет общения. Это раньше у меня были ресурсы, связи, информация – а теперь что? Ремонтирую квартиры и пишу романы.

 

– Почему вы решили заняться литературным творчеством?

– Писать я начала, потому что мне всегда этого хотелось. Но работа не позволяла. А тут вроде сам бог велел. Хоть что-то хорошее должно же быть даже в самом плохом. Дебютировала я в жанре женского романа, он назывался «Легко!». В каждой следующей книге осваивала новые жанры. Только что вышла седьмая книга – «Провокация», – где полифонично описана история моего уголовного преследования. Некоторые критики называют меня трендсеттером, потому что герои моих книг – это, как правило, люди успешные. Их полно вокруг, но в национальной литературе они еще не осмыслены. К ним относятся, как к героям надуманных сериалов вроде «Богатые тоже плачут». Я считаю, что этим наша сегодняшняя литература обедняет такое понятие, как «герои нашего времени». Точнее, они просто отсутствуют. 

 

– Кто мог бы ими стать, по-вашему? 

– Помимо Владимира Евтушенкова я назвала бы Юрия Лужкова. Он удивителен своими противоречиями. Мы прекрасно понимаем, чем была для него Москва, и остается только догадываться, какие состояния сделали он и его ближайшее окружение за годы правления. Но я никогда не забуду, как повел себя Лужков в дни августовского путча 1991 г. У многих людей одновременно с началом трансляции «Лебединого озера» промелькнула мысль: ну вот, поиграли в демократию, и сейчас все вернется на круги своя. С таким ощущением мы шли на экстренное заседание правительства, где Лужков жестко сказал: эта шайка не пройдет – и отдал приказ сгонять и переворачивать троллейбусы, свозить со строек бетономешалки. Фактически в первые часы именно он организовал сопротивление, задал моральный тон. Этот его исторический вклад незаслуженно забыт.

Считаю героем нашего времени и Анатолия Чубайса. В 24-й главе первого тома «Капитала» Маркс доказал, что приватизация справедливой не бывает. А российская приватизация была массовой и быстрой: нужно было создать основу частной собственности, запустить предприятия – хотя бы для того, чтобы остановить надвинувшийся голод. И то, что Чубайс нашел в себе политическое мужество возглавить этот процесс, вызывает уважение. 

 

– Приватизация до сих пор вызывает негативные эмоции у большинства россиян...

– Конечно, многое можно и нужно было сделать по-другому. Активы, особенно те, которые приватизировались в ходе залоговых аукционов, достались новым владельцам гораздо дешевле их стоимости. Но государство трезво оценивало, сколько денег реально могут предложить потенциальные владельцы. Можно было бы привлечь иностранных инвесторов, но, по политическим соображениям, было принято то решение, которое принято, – костяк индустрии остался российским. 

Неправильно другое. Не так важно, как и кому изначально достались предприятия. Все равно большинство населения меняло ваучеры на водку. Но когда на этих предприятиях наросло мяско, власти должны были открыть двери конкуренции, сказать: «Ну-ка, Дерипаска, посоревнуйся с Glencore!» Заставить капитанов бизнеса поделиться доходами от предприятий с народом, поднять общую мотивацию к производительному труду. Вместо этого наросшее мяско начали отрезать себе чиновники-силовики. Именно поэтому приватизация не дала тех плодов, которые могла бы...

 

– Даст ли, на ваш взгляд, плоды приватизация-2016?

– При том общественном устройстве, что есть сейчас в России, ничего серьезного приватизировано быть не может. Это всегда будет перекладывание из кармана в карман. 

 

– Вы сказали, что на жизнь зарабатываете дизайном. А писательским трудом можно прожить?

– Нет! Писаниной в широком смысле слова – еще как-то. Наши литераторы умудряются прожить гонорарами за книжки, публицистику и переводы и литературными премиями. Но все это небольшие деньги. Для меня же в радость то, что благодаря своему бизнесу я финансово независима. Могу писать только тогда, когда мне действительно есть что сказать людям. Вот сейчас, например, мне интересно попробовать себя в non-fiction: по контракту с «Альпина Паблишер» я работаю над книгой очерков под названием «Откуда берутся деньги». Первый из них посвящен Марксу. Я вижу своей задачей подружить сознание Маркса с сознанием современного читателя, объяснить, что Маркс создал величайшее учение, которое используется всеми, даже обывателями, только они не знают, что говорят стихами. 

 

– А у вас есть заветное желание?

– Мне нужна свобода. Я живу шесть лет в разлуке с семьей, с детьми, с домом, который вместе с сыном мы своими руками построили в Вашингтоне. Дело не в поездках на шопинг или на отдых. Дело в том, что у меня все еще отнято право самой решать, где, как и с кем жить. Ощущение несвободы – это несопоставимо большее испытание, чем можно подумать. Люди не замечают свободу, потому что это – воздух. Его не замечаешь, пока он есть… 

 

* признан в России иноагентом