Метель

На Тверской земля уходит из-под ног куда-то вбок, как пьяная ищет опору у ближайшего столба или желает привалиться к стенному камню. Проще всего этот феномен списать на гололед и даже привычно ругнуть градоначальника, но меня так однажды швырнуло и летом: еле успел запрыгнуть на ступеньки Центрального телеграфа. Еще доступнее эту тротуарную коварность можно было бы объяснить обилием буйных шалманов, неглубоко задвинутых в здешние переулки (зайти хотя бы в «Версай», в «Максимус» или «Рюмку»), но, верьте мне, люди, дело не в них.

Еще я на Тверской частенько глохну. Так внезапно, предполагаю, застигает контузия: машины ползут, дымят и гудят, люди идут и что-то настойчиво объясняют в мобильные трубки, парковщики ругаются, как дисквалифицированные одесские биндюжники, и все это видишь, а не слышишь. И только один звук, проделав дырочку в этом немом кино, протекает. Бывает – колокольный. Однажды пели провода. А летом это чаще всего барабанный бой: вы же слышали, как на Пушкинской шалят вечерами барабаны?

Понятно – Невский проспект в Петербурге: болотные испарения и общая мерзость погоды пробьют любой асфальт и вскружат любую голову, даже уроженцев житной Украины. Непонятно, откуда такие идейные дырки берутся в Москве, городе вроде бы совершенно нормальном. Буквально вчера – иду по Тверской, не спеша и в добром здравии, разглядываю снежинки и рекламные плакаты. Слева висит актер Максим Суханов, поворачиваю голову

направо – стоит актер Максим Суханов и объясняет группе суворовцев в увольнении, как пройти до ТЮЗа. А через двадцать буквально метров гости столицы (похоже, что из Баку) фотографируют свою хорошо выросшую дочку на фоне цветочного ларька. Через семь минут у «Елисея» меня останавливает человек, просит позвонить с моего мобильного, а потом в

благодарность обещает завтра же приехать ко мне домой и починить телевизор. Я вежливо отказываюсь: телевизор у меня работает, но он никак не дает мне прохода, пока я не делаю вид, что записываю в телефон его номер. Он просит звонить, «ежели что», норовит заглянуть мне в глаза, а я, уже ничему не удивляясь, вскоре обнаруживаю себя в районе Патриарших совершенно заблудившимся, замерзшим, у мытых окон ресторана «Белуга», и непонятно вообще что тут делающим. За окнами сидят чистые и хорошо одетые люди, с бокалами вина в руках, а я стою, как крестьянский мальчик, по другую сторону окна, посыпаемый снегом, что пеплом, и понимаю, что дело не в стекле, деньгах и индексе успешности. Я вполне мог бы сидеть за соседним столиком, если бы это вдруг стало необходимо по каким-нибудь служебным делам, но я совершенно не хочу быть в их компании. Спасибо старичку с собакой, подсказал, как выбраться обратно на Тверскую.

Если окружающий мир становится тотально надоедливым, то, спасаясь от его тяжелой скуки, мозги утекают через дырочку, строя свои миры и пространства на обочинах, в подвалах, в рюмочных. Или даже, как встарь, на кухнях – хоть и не люблю я эти кухонные поверхности с засаленным «Новым миром», но факт: уже Эдуард Бояков, успешный продюсер и создатель «Золотой маски», заявил, что встречается с друзьями на кухне, где они читают стихи. Люди выходят на улицы, не так, как в Киеве, помитинговать, и не прошмыгнуть по делам, от дверцы авто до дверцы пассажа, а просто так. Тянет потому что. Дурманит что-то. А снег кружится перед глазами, и, как поется в песне, и тает, и тает.