Покаянные дни
Натянутые отношения, издавна сложившиеся в России между писателями и царями, объясняются частыми пересечениями в исполняемых ими функциях. Редкий царь хотел оставаться в рамках государственного служения, являясь лишь главным чиновником и верховным главнокомандующим. Его роль брала как выше (помазанник Божий, отец нации, духовный вождь и мудрый учитель), так и ниже (и мореплаватель, и плотник, ну и филолог иногда), создавая подлинную вертикаль власти. Это когда правитель контролирует, а значит, и отвечает за все – от низменных дел до самых до божественных небес, от мозоли на пятке до мысли в голове.
Настоящий русский писатель также редко оставался в пределах своей писчебумажной профессии, возносясь главою непокорной до роли и отца нации, и ее духовного вождя, и ее главного праведника. Да еще и фрондируя тем, что его красный язык, пустомелящий всякие стишата, делает это по соизволению Господнему. Вспомним тут и державинскую вертикаль власти – я червь, я Бог.
Как тут было не поссориться господам, которые как дети веками играли в «царя горы», претендуя на высшую точку народного признания. Но настоящий отец нации может быть только один. Второй либо летит кубарем в грязь, либо объявляется отцом ложным, ненастоящим.
Михаил Ходорковский*, опубликовавший свое знаменитое покаянное письмо, старый конфликт возобновил. Современный российский писатель давно уж именует себя литератором и более не творит, ограничиваясь производством текстов. Никто не вырывает литератору грешный язык, поскольку не за что. Текст, даже самый талантливый, не претендует на верховную власть, оставаясь в профессиональных рамках КЗОТа. А если и жжет глаголом сердца людей, то вовсе не потому, что литератор исполнился Его волей, а просто с электричеством теперь лучше стало.
Надтреснутый голос Ходорковского, донесшийся из каземата, словил эхо великой русской литературы. Обломки оборотов, срывы интонаций, степень серьезности, выстроенная вертикаль письма – от крайней униженности до крайней возвышенности – во всем этом слышится XIX век. И какая тут разница, почему его голос надтреснут: то ли оттого, что глотку Ходорковского открыли гэбэшной фомкой, то ли холодно в каземате очень. И нет нужды бегать, суетиться с выданным на руки фонарем, крича: «Автора, автора!» Есть факт письма, есть заданная высота разговора о судьбах страны.
В своем письме о кризисе либерализма в России Ходорковский, как кажется, коленопреклоненно горбится перед верховным правителем, униженно признавая поражение и прося о пощаде. И все же высота разговора, прорывающаяся боль в голосе вновь делают Ходорковского серьезным соперником Путина. Там, где молчат литераторы и вибрируют, дребезжа, политологи, заговорил бизнесмен, политик и теперь уж (по факту) писатель.
Ходорковский, безусловно, не первый пишущий человек, которого волнует судьба России, и это не первое в нашей новой истории обращение к нации. Минимум раз в год в светлый зимний праздник к нации обращается президент, по другим светлым праздникам говорит Патриарх, ежедневно и озабоченно, как деловитые воробьи, щебечут политики, пишут публицисты, издаются писатели, но ни одно из их выступлений не вызывало такого общественного резонанса. Конечно, тому причиной каземат, сто крат увеличивающий тревожность голоса – тот еще усилитель. Но не вина Ходорковского, что существующим микрофонам – хоть кафедральным, хоть телевизионным – усиливать практически нечего.
* Признан в России иностранным агентом.
Подписывайтесь на нас:
Еще по теме
