Системный сбой: ждет ли Россию технологический блэкаут

Правительство официально признало, что локализация производства в 13 основных отраслях российской промышленности не превышает 50%. Авиа-, автомобильное и железнодорожное машиностроение, сельское хозяйство, нефтегазовое машиностроение, химическая и станкоинструментальная промышленность, судостроение, медицина, фармацевтика, электроника и энергетика — все это держалось на высокотехнологичном импортном оборудовании и комплектующих, которыми мы накачивали индустрию последние 30 лет на нефтяные деньги. Что будет со всеми этими отраслями без запчастей, доступ к которым теперь для нас отрезан? Тотальный коллапс или, как обычно, бизнес как-нибудь выкрутится? 

Промышленный шок

Острая нехватка запчастей и комплектующих ощущается сейчас в промышленности почти повсеместно, но исчерпывающих данных по отраслям и отдельным предприятиям нет. По мнению сопредседателя «Деловой России» Антона Данилова-Данильяна, это слишком уж близко к гостайне.

Однако последние исследования сотрудников Высшей школы экономики приводят к тревожным выводам. Так, в докладе ВШЭ «Адаптация российских промышленных компаний к санкциям: первые шаги и ожидания», обсужденном на XXIV Ясинской международной конференции, отмечено: «Для ряда отраслевых рынков обрабатывающей промышленности был характерен очень высокий уровень импорта по отношению к внутреннему производству».

При этом около половины валового отраслевого импорта приходилось на промежуточные товары. Отношение импорта полуфабрикатов и комплектующих к отраслевому обороту в производстве машин и оборудования оценивалось к началу 2020 года на уровне 73%, компьютеров и электроники — 71%, лекарственных средств — 50%.

Прекращение таких поставок не могло не ударить по промышленности. Отсутствие даже одной детали может порой остановить производство, а здесь масштабы были иными.

Системный сбой и даже шок случились в большинстве индустриальных секторов. Примеров можно привести много: от прекращения в прошлом году выдачи биометрических загранпаспортов и сбоев работы банкоматов до перекрытия поставок запчастей к самолетам Boeing и Airbus.

Последние составляют около 90% нашего авиапарка, что грозит остановкой практически всех линий авиасообщений к 2030 году. Тем более что, по данным министра транспорта Виталия Савельева, средний возраст находящихся в основном в лизинге бортов превышает 15 лет.

Автомобилестроение в прошлом году рухнуло на 64%. Производство локомотивов и грузовых вагонов упало на 20%.

К тому же основную часть станкоинструментального парка (по разным оценкам, до 90%) во всех обрабатывающих отраслях составляет импортная техника.

Станки ведущих зарубежных производителей, в принципе, и без существенного ремонта могут работать долго. Ранее фиксировались многочисленные случаи их безремонтной службы десятилетиями. Но ускорение промышленной революции в мире требует ускоренного обновления.

Когда наступит час Х

При определении масштаба проблемы можно оттолкнуться от оценок правительства России, сделанных им в постановлении от 15 апреля 2023 года № 603, посвященном достижению технологического суверенитета до 2030 года. Из него можно сделать вывод о том, что локализация производства в 13 основных отраслях отечественной обрабатывающей промышленности не превышает 50%.

Среди них: авиационная промышленность, автомобилестроение, железнодорожное машиностроение, медицинская промышленность, нефтегазовое машиностроение, сельскохозяйственное машиностроение, специализированное машиностроение, станкоинструментальная промышленность, судостроение, фармацевтика, химическая промышленность, электроника и энергетика.

По оценке помощника президента РФ по экономике Максима Орешкина, уровень потребления импорта в 2021 году в России составлял 23%. Для сравнения, в США эта цифра равна 15%. Орешкин призывает достичь американских показателей. Но пока это лишь пожелание.

Премьер-министр Михаил Мишустин заявил, что в тех 13 отраслях, где локализация меньше 50%, потребление импортной продукции достигало 60–70%.

Аналитики-алармисты, особенно западные, прогнозируют, что час Х для российской экономики близок. Звучит даже фраза, что российская экономика под воздействием нарастающих санкций уже приступила к самоликвидации.

Прежде всего, речь идет об обвальной остановке множества производств. Причины — иссякание запасенных ранее на складах запчастей и комплектующих, а также запреты на использование технологий и патентов ушедших с российского рынка западных компаний.

Предлагаются и разные даты технологического коллапса: не позднее 2024‑го, в крайнем случае — 2025 года. Российские же экономисты в большинстве своем пока не готовы отправить отечественное производство на свалку, даже если оно лишилось значительной доли иностранной начинки.

Стратегия догоняющего развития или технологическое рабство

Главный научный сотрудник Института экономики РАН Игорь Николаев поясняет: «Зависимость формировалась много лет. Шальные нефтяные деньги, насыщавшие нашу экономику, позволяли многое закупать. Основными внешнеторговыми партнерами, в том числе технологическими, были страны ЕС, в первую очередь Германия. Другие развитые страны (США, Япония) тоже играли важную роль в том, чтобы Россия в плане технологического развития могла реализовывать стратегию догоняющего развития. В последние годы начала формироваться зависимость от Китая».

Добровольный переход России в технологическое рабство начался тридцать лет назад, когда приватизация и открытие внутреннего рынка привели к свертыванию отечественной промышленности.

В правительстве стали делать ставку на закупки зарубежного оборудования, особенно после того, как началось нефтяное ралли. Купить стало можно все и самое лучшее, и многие вполне перспективные технологии так и не доходили до производства. Например, в 2013 году свернули работы по разработке станка для производства наночипов в Нижегородском Институте физики микроструктур РАН. А все наработки продали мировому монополисту в этой сфере — нидерландской компании ASLM.

Сопредседатель «Деловой России» Антон Данилов‑Данильян, впрочем, полагает, что «технологическая зависимость сформировалась еще в советское время, так как народное хозяйство удовлетворительно обеспечивало себя только сравнительно примитивными товарами и технологиями, и поэтому все сколько-нибудь прогрессивное либо завозилось с Запада, либо содержало западные компоненты». А в период с 1992 по 2014 год зависимость только усилилась.

Примитивизация как выход

Николаев предупреждает, что отечественная промышленность в результате перекрытия западных технологий «будет упрощаться, можно даже сказать, что примитивизироваться». Пример — «автопром, в котором упрощение достаточно очевидно». Но тем не менее и без притока новой западной продукции российская промышленность не встанет. Теперь наши перспективные партнеры — Китай, параллельный импорт и Иран, который в некоторых отраслях сумел развить собственные технологии. Возможно, иранский опыт 40‑летних санкций и есть наша ролевая модель. А «Аэрофлот» уже отправил один и3 бортов на техническое обслуживание в Иран, где время авиаканнибализма уже прошло.

Данилов‑Данильян добавляет, что необходимо «развивать внутри то, что будет окупаться, и размер рынка позволяет делать это эффективно, а все остальное — за счет диверсифицированного импорта из дружественных стран». А если кто-то стал недружественным, то переключаться на других.

Промышленная конъюнктура после прошлогоднего шока восстанавливается. Это показывает, например, обзор Центра конъюнктурных исследований Института статистических исследований и экономики знаний ВШЭ по итогам марта. Данные, полученные из опросов руководителей 4,7 тысячи крупных и средних предприятий, говорят о «стабилизации бизнес-настроений российского „директорского корпуса“ в условиях непрекращающегося санкционного шторма».

Они говорят, что добывающая промышленность уступила ведущее место обрабатывающей. Именно последняя по итогам I квартала стала «самой инновационной и производительной с точки зрения вклада в ВВП». Здесь произошел переход от прошлогодней деформации к «адаптационной нейтральности, к воздействию санкционных эффектов».

Делается даже вывод о значимых положительных изменениях в ряде отраслей. А именно в производстве: автотранспортных средств, электрического оборудования, пищевых продуктов, готовых металлических изделий, фармацевтики, табака, одежды, компьютеров и электронных оптических изделий, а также в металлургии и химическом производстве.

Все это отрасли, в которых ожидали нарастания спада. И что немаловажно, директорский корпус сигнализировал в мартовском опросе о резком ослаблении давления «неопределенности экономической ситуации».

Как ни странно, в некоторых не самых очевидных случаях в России оказалось возможным довольно быстрое замещение покинувшей страну высокотехнологической продукции. Вот, например, что происходит с угрозой дефицита терминалов для приема платежных карт.

По оценке Ассоциации банков России, на ушедшую с российского рынка французскую компанию Ingenico приходится порядка 50% от всех работающих pos-терминалов, или около 2 млн единиц. Их неизбежно придется в ближайшее время ремонтировать, а потом заменять. Однако Минпромторг настаивает, что на российском рынке представлено достаточное количество крупных поставщиков контрольно-кассовой техники, в частности терминалов для безналичной оплаты, и они смогут заменить Ingenico.

АБР с таким выводом согласна. И всего лишь просит Министерство через Фонд развития промышленности выделить платежной индустрии субсидию в 40 млрд рублей на программу импортозамещения.

Нефтегазовые технологии

А что происходит в отечественном ТЭК, нафаршированном западным оборудованием и технологиями?

Ведущий эксперт Финансового университета при правительстве РФ и Фонда национальной энергетической безопасности Станислав Митрахович утверждает: «Что касается технологического суверенитета, то в России при всех минусах есть существенные наработки в нефтегазовой сфере».

«Зачастую российские компании могли соревноваться с западными, просто они представляли решения условно на „четверку“ или „пять с минусом“, — поясняет он. — У западных компаний были большой рынок и наработанные контакты, что позволяло им предоставлять лучшие решения на рынке и делать это дешевле».

Но затем российские компании на многих месторождениях стали использовать отечественные технологии. У них просто не осталось выбора уже после первой волны санкций в 2014 году и ухода с российских месторождений норвежских и нидерландских нефтесервисных компаний.

Так что остановки добычи в полной мере не случится. Даже в Иране этого не случилось, а ведь Тегеран не добился никаких успехов в нефтегазовой сфере.

А вот что касается разработок трудноизвлекаемых запасов нефти, то это, признает Митрахович, «уязвимая точка» — первые масштабные ограничения 2014 года касались в том числе и оборудования для этих проектов. Но у нас много и традиционных углеводородов. Не говоря уже о том, а насколько России вообще важно развивать добычу трудноизвлекаемых запасов нефти в условиях добровольного сокращения добычи? Это при том, что РФ и ОПЕК+ в дальнейшем могут пойти и на более масштабные уменьшения квот.

Еще интереснее вопрос о возможности России разработать и внедрить собственную крупнотоннажную технологию сжижения газа взамен ряда западных. Митрахович напоминает, что «Новатэк» от «Арктик-СПГ-2» пока не отказался.

Оборудование для первой очереди уже все завезли, и в конце текущего года должны ее запустить. Другие проекты «Новатэк» продолжает обсуждать, так как есть вариант заменить крупнотоннажную технологию на среднетоннажную, которая у него есть, — «Арктический каскад» (мощность до 2 млн тонн в год). Вместо трех крупных линий (5–6 млн тонн) можно запустить 15 средних, как, например, на американском заводе СПГ Calcasieu Pass. Там функционируют 18 среднетоннажных линий по 660 тысяч тонн каждая.

Последняя новость от «Новатэка» — получен российский патент на технологию сжижения природного газа «Арктический каскад модифицированный». В компании подчеркивают, что разработанные решения позволяют использовать оборудование российских производителей. В частности, речь идет о входящем в ГК «Росатом» «ЗиО Подольск», «Казанькомпрессормаш» (группа ГМС) и «Криогенмаш» (группа ОМЗ).

Технологию «Арктический каскад модифицированный» планируют применять на крупнотоннажных проектах в условиях Арктического региона («Ямал СПГ» и «Арктик-СПГ-2»). Производительность одной технологической линии, утверждает компания, составит 3 млн тонн СПГ в год. Так что движение к полноценной крупнотоннажной технологии сжижения газа налицо.

Государство денег не жалеет

Час X для российской промышленности как будто бы отодвигается. Правда, с западной технологической иглы мы пересаживаемся на китайскую, но это наш единственный шанс выиграть время для собственных разработок, на которые, по самым оптимистичным прогнозам, понадобятся десятки лет. Антон Данилов‑Данильян предупреждает, что «самый главный риск — если прогнется Китай. Но если не прогнется, то уже ничего нет страшного».

Пока же первый вице-премьер Андрей Белоусов говорит о первоочередных приоритетах технологического суверенитета следующее. Это воспроизводство двух классов технологий — «критических, которые необходимы для производства ключевых видов высокотехнологичной продукции, и так называемых сквозных — межотраслевого назначения, которые будут определять перспективный облик ведущих национальных экономик мира через 10–15 лет».

При этом Белоусов предлагает опереться прежде всего на собственные силы — инновационный цикл (от R&D до серийного производства) должен стать глубоко локализованным. Для чего необходимо подстегнуть инновационную активность бизнеса и поддержать ее производственными возможностями государства.

Технологическая революция к 2030 году по заданию правительства должна привести к следующему: снизить коэффициент технологической зависимости в 2,5 раза, повысить уровень инновационной активности в 2,3 раза, увеличить патентную активность в 3 раза и увеличить темп роста объема инновационных товаров в 1,9 раза.

На обеспечение технологического суверенитета государство денег не жалеет. На 13 критических отраслей обещано в течение пяти лет 10 трлн рублей льготных банковских кредитов. Однако собственно Концепция технологического развития до 2030 года носит пока рамочный характер, а о плане конкретных действий в 2023–2024 годах говорится, что он будет принят позднее. И вот по нему уже можно будет судить и о будущей технологической независимости, и о ее цене для российской экономики.