Сказка сказывается

В новой пластинке Ильи Игоревича Лагутенко «Слияние и Поглощение» все хорошо, все чудесненько, кроме, собственно, ее названия, вызволенного зачем-то со страниц classified делового издания. Название топорщится, упирается рогом в землю, просится назад в родной classified, к мелко-милому петиту, не благодаря своего романтического избавителя. И даже воспетая «Приватизация», где процесс обладания женщиной передан в терминах экономических, не облегчил ни слияния, ни поглощения. Да, пожалуй, и оформление пластинки – обычный для Арт. Лебедева никаковский дизайн – лучше было бы передарить кому-нибудь провинциально-гламурному, Витасу или Стасу Пьехе. А в остальном, как и было сказано выше, все чудесненько. Все хорошо.

12 треков легли в iPod, как на душу, в тот ее уголок, куда холод пробирается только ото льда, плавающего в клубничном мохито, где если изнываешь, то только от жары да пляжного безделья, а если Лагутенко и поет, что «крошатся печально лепестки», то не иначе как про рецепт коктейля. Гаити, Рига, Саутгемптон, Ла Манш, Индийский океан – все это порта приписки новых песен легко и с удовольствием странствующего «Мумий Тролля». Из Риги, понятно, вышел «Янтарь» («…такими легкими уходят ноги в пляс. И дальше – в омут»). В Саутгемптоне, сдавая экзамены Королевской яхтинговой школы, лавируя между морскими лайнерами, расходясь в курсах с баржой, а килем – с мелью, Лагутенко придумал победительную песню «Банзай» («…флаги, флаги, мы прорвемся через любые передряги»). По дороге в Камбоджу – особо полюбившиеся мне «Кораллы», замечательный медляк («…как русалок соблазняют капитаны»), под который наступающим летом в Сочи, Гаграх и особенно в Симеизе промнут спину не одной тысяче разгоряченных барышень. Почти все прочее было сочинено на берегу Карибского моря, но в тексты Лагутенко не пробрались ни черные корсары, ни мулатки, ни прочая бутафория. Тексты – лагутенковские, с безумием рифм (кораллы – ревновалы), со слипающимся, как в полусне, смыслом («ни тебе здравствуй и ни до свидания») и той  наглой вольностью, что всегда, каждой нанесенной строчкой, отделяет высокий пошив от низкого пошиба.

Морскую соль этой пластинки я бы вывел «К мысу Радости». Если уж привязывать манеру Лагутенко к обозначающему колышку, то на этом колышке должно быть написано: «Вертинский». Оба «красотою упивавшиеся до дурману». Только розовые моря, черные капитаны и гавайские гитары Александра Вертинского были не более, чем театральный задник, бананово-лимонный леденечик, даруемый перед спектаклем премилой гимназистке, а новый Лагутенко – это счастливый муж, душа компании, наш современник, наделенный средствами, свободой, счастьем, талантом менять Лондон на Карибы, Москву – на Париж, гитару на яхтенный штурвал, когда и как ему хочется. Видал он эти монпансье. Его декорации – не рисованные, они морем плюются, солнцем разят. Так теперь, видимо, Сказка сказывается, что песни у Лагутенко выходят в самый раз – для пляжа, для зеленой травки Гайд-парка, для простого, жмурящегося на солнце, удовольствия.