Служанка бизнеса
В России есть научные традиции, инновационные идеи, огромные средства, полученные от продажи нефти и газа. Многие инженеры научились хорошо говорить на английском языке. Но страна по-прежнему остается на обочине научно-технического прогресса. Мы никак не можем встроиться в мировую систему «разделения ума». Бывший ведущий научный сотрудник Института биофизики РАН, а в последние пятнадцать лет руководитель нескольких технологических компаний Павел Лазарев видит причину неудач в дефиците коммерсантов среди ученых и инженеров.
Есть анекдот о том, почему в Институте катализа в Новосибирском Академгородке самый чистый туалет в Сибири. Однажды директор этого института академик Валентин Парамон вел переговоры с делегацией японского научного центра. Переговоры проходили успешно, и очень выгодный контракт был почти заключен. Но тут один из японцев захотел в туалет. Ему объяснили, как туда пройти. Когда он вернулся, то что-то сказал своим коллегам, после чего все они встали и ушли. Японцы не поверили, что люди, которые пользуются такими туалетами, могут создать что-нибудь передовое.
«Ко»: Может быть, состояние туалетов в институтах, вузах и даже Академии наук действительно отпугивает потенциальных партнеров?
Павел Лазарев: Партнерство подразумевает равенство на всех уровнях, в том числе и на этом. Наши безобразные бытовые условия являются непреодолимым препятствием для продажи услуг в России. Если ты не можешь обслужить себя, то нет надежды, что ты можешь обслужить еще кого-то. Беда российских организаций в том, что они очень плохо выглядят внешне. У американцев есть пословица: «Люди покупают упаковку, а пользуются содержимым».
«Ко»: Но ведь мы с вами сейчас говорим о «высоком» – науках и технологиях. Разве это относится к сфере обслуживания? Разве не гораздо важнее, что именно спрятано под «упаковкой»?
П.Л.: Та наука, о которой мы с вами говорим, обслуживает экономику и выполняет сервисную функцию. А грязные туалеты – это знак, который свидетельствует об отсутствии понимания, что такое продажа. Когда заказчик приходит, он часто не может сформулировать, что ему надо. Он интуитивно ищет того, кому можно доверять. В фильме «Госфорд Парк» одна из героинь говорит: «Я совершенная служанка. Я всегда знаю, что хозяевам понадобится через полчаса». И действительно – стакан молока уже будет стоять, когда хозяин вдруг решит, что ему захотелось молока. Наука – это «совершенный слуга» современного бизнеса. Тот, кто не имеет желания обслуживать, не сможет встроиться в международную систему «разделения ума». Будет просто непонятно, зачем заниматься проектным менеджментом, вести отчетную документацию по международным стандартам подобно тому, как бухгалтерия ведет свой учет на GAAP. Но главная беда в том, что такое высокомерие ведет к полному бескультурью в работе с патентами.
«Ко»: Курс «патентоведение» читался всем студентам технических вузов еще в советское время. О каком же бескультурье вы говорите?
П.Л.: Патентоведение – это как шахматы или как война. Если вы не играете в них или не участвуете в бою, то не можете ничему научиться. Без личного опыта общие знания бессмысленны. Вы должны хорошо представлять себе технологический и патентный ландшафты, в которых постоянно происходят изменения. И после того, как создали что-то новое, – не просто защитить изобретение, а занять все пространство, которое возникнет в результате инновации. Естественно, необходимо хорошо знать потенциальных конкурентов и не пускать их на свой рынок. Это право вам дает патент – договор между субъектом и государством о том, что государство временно будет защищать монополию субъекта на его изобретение, а в обмен субъект полностью откроет свое изобретение. Кстати, один патент ничего не решает. Нужно создавать группу «переплетенных» патентов, которую трудно взломать.
«Ко»: Навыки всегда ценятся выше абстрактных знаний. Но есть же отечественные патентоведы, которые знают эту отрасль. Почему вы считаете, что они бескультурны?
П.Л.: Потому что они не знают патентного законодательства как минимум 10 – 15стран. В Европе одно законодательство, в США другое, в Японии – третье, в Китае – четвертое. Кроме того, нужен опыт «боевых действий» в судах разных государств.
Международные патентные юристы пока не востребованы в России. Вот в Китай вернулся целый слой юристов-китайцев из США. В сущности, культура была перенесена пластом. А российские юристы из Калифорнии пока не возвращаются, потому что здесь не понимают их ценности. Руководители отечественных компаний никогда не выходили на международный уровень с готовыми технологическими продуктами. Они никогда не воевали и не теряли на патентах деньги или рынки.
Я постоянно ищу интересные решения, в которые можно было бы вложить средства. Последний пример. Я вел переговоры с одной компанией, разработавшей классную технологию. На вопрос, а что с патентованием, отвечают: подали на русский патент года два назад. Это была точка. Мне оставалось только сказать «до свидания».
«Ко»: Что не так?
П.Л.: Существует процесс: вы подаете заявку в любой стране, которая входит в Патентную конвенцию. Еще через 12 месяцев вы должны подать заявку в саму организацию «Патентная конвенция». Через полгода ваш патент будет опубликован. После этого вы должны подавать заявки в различные страны. Таким образом, у вас есть 18 месяцев, чтобы решить, где подавать патент и каким он должен быть. Для этого и нужны международные юристы, а также от $30 000 до $50 000. Регистрация же только отечественного патента означает, что вы вольны практиковать свое изобретение на территории России. Кому из инвесторов нужен только российский рынок?
Российские патентоведы – враги изобретателей. Они не умеют защищать открывшийся технологический ландшафт, а защищают само изобретение без изучения конкурентного окружения. В результате в распоряжении разработчиков оказывается опубликованное открытие, в которое никто не вложит денег. Как только я узнаю, что технология опубликована, пропадает всякий интерес к партнерству. У меня же не будет монополии на продукт. Зачем мне такие дополнительные риски?
«Ко»: Вы автор примерно 70 патентов, которые принесли вам материальное благополучие. Как вам удалось «конвертировать» свои знания в доходы и выйти на глобальный уровень?
П.Л.: Бизнесом мы с Виктором Быковым занялись еще в середине 1980-х годов, работая в институте Биофизики АН (см. «Ко» стр. 22). Занимались сразу несколькими научными направлениями, пытаясь найти способы их коммерциализации.
В 1986 году два швейцарских ученых – Гейнрих Рорер и Герд Биннинг получили Нобелевскую премию за создание атомного сканирующего тоннельного микроскопа. С помощью этого устройства можно увидеть первый атомарный уровень. Я был знаком с этими учеными, так как с 1982 года в Академии наук занимался молекулярной электроникой, а в 1984 – 1985 годах вошел в Международный совет по данному направлению и участвовал в различных конгрессах.
Мы с Быковым решили изготовить этот микроскоп. Спустя четыре года после вручения Нобелевской премии мы начали их мелкосерийное производство: по пять – десять штук в год. Себестоимость была смешной – $4000 – 5000. Там был только один импортный элемент, заказываемый в Штатах, а все остальные – наши, стоили они очень дешево. В 1991 году я поехал в Калифорнию, чтобы продавать эти микроскопы.
К тому времени там уже было зарегистрировано около десяти «старт апов», которые получили деньги инвесторов под проекты создания «нобелевских» микроскопов. Местная венчурная публика восприняла меня как тотального конкурента. Я этого не понял и говорил то, что говорить нельзя – например, называл стоимость микроскопа. Это я сейчас понимаю их реакцию, а тогда удивлялся, почему на меня смотрят как на врага народа.
Финансисты тогда ничего не объясняли. А среди производственников, в компании Digital Instruments, встретился один честный мужик. Он был первым, кто мне сказал в лоб: закрывай компанию и уезжай, делать тебе здесь нечего. У нас есть финансирование, разработчики, идеи, а вы для нас – как камень в ботинке. Если хотите, можем взять вас на субподряд по разработке ПО, но вообще-то вас надо душить.
Каким-то чудом я нашел людей, которые из любви к науке и из любопытства начали финансировать наш проект. Это были такие «инвесторы-ангелы». Но скоро стало понятно, что без мощной поддержки производства в России и развития системы продаж в США мы ничего не сделаем. Нужно брать инвестиционные деньги для разворачивания такой системы, а их никто не даст, так как десять аналогичных компаний их уже получили. В Европе в ту пору венчурного капитала не было вообще.
Я тогда переключился с инвестиционных денег на компании, которые могут быть заинтересованы в электронике такого рода. Вел переговоры с компаниями KLA, которая производит инструментальную базу для работы внутри «чистой комнаты», и с VIKO, выпускающей измерительные приборы, которые работают вне «чистой комнаты». Через полгода переговоров их представители приехали в Москву, посмотрели на нас…и партнерство не состоялось.
Они с восхищением смотрели, как мы делаем сканирующий тоннельный микроскоп, но уехали, не заключив контракт. Дело в том, что в тот момент мы совершенно не понимали, что такое партнерство, а потому были ненадежны. Требовалось еще два-три года, чтобы привить нам культуру проектного менеджмента. Они на нас смотрели и думали: «классные инженеры, но денег им давать нельзя. Не отчитаемся перед своим начальством». Приехавшим специалистам связывать свою карьерную лестницу с Россией показалось рискованным.
«Ко»: Тогда вы перестали заниматься микроскопами и переключились на другие технологии?
П.Л.: Да, Виктор Быков остался заниматься нанотехнологиями, а я переключился на пленки, над которыми мы работали еще в советское время. К тому времени нами был обнаружен новый способ получения кристаллов. Если раньше их получали из раствора, расплава вещества или из пара, то мы научились получать кристаллы из предкристаллизованного состояния. Мы делаем вещество сначала жидкокристаллическим, а потом «сушим» до кристаллического состояния. В результате такой последовательности появляется возможность изменять его структуру. Эта технология называется «каскадной кристаллизацией». Для ее освоения была создана компания Optiva.
Однако создать новый материал – это только полдела. Главное – показать, что из него можно производить. До получения изделия никто из финансистов не будет рисковать. Поэтому такие проекты – удел больших корпораций.
На наши предложения, основанные на четвертом способе кристаллизации вещества, венчурные финансисты тоже смотрели настороженно. Но поскольку технические специалисты сразу очень высоко оценили наше открытие, мы получили деньги. Думаю, что инвесторы пошли на это исключительно из боязни пропустить новинку.
А три года назад, когда начался бум нанотехнологий, к нам пришел инвестиционный фонд J.P.Morgan и предложил к уже вложенным в проект $24 млн добавить еще $30 млн. Один мой приятель предупреждал, что не стоит брать эти деньги, но в тот момент вся мудрость Силиконовой долины говорила, что если деньги дают, то их нужно брать, а имя J.P.Morgan – это классно. И действительно, вскоре мы стали «звездами экрана».
Опасность таких инвесторов громадна. В «больших» технологиях очень сложно все время идти наверх с положительной производной. Всегда бывают какие-нибудь неудачи, что-то не получается в соответствии с планом. Но так как финансисты не разбираются в технологиях, у них возникает паника от любого нарушения чего бы то ни было. Инвесторы поставили во главе компании новых руководителей, с которыми говорили на общем финансовом языке. Но эти люди ничего не понимали в специфике этапа завершения технологической разработки и вывода ее на рынок. Возник конфликт. В результате мы расстались.
«Ко»: То есть вы ушли, проиграв компанию?
П.Л.: Я как руководитель проиграл направление, связанное с поляризационными пленками для ЖК-дисплеев, которое разрабатывала Optiva. Кстати, эта технология пошла на рынок, и Optiva сейчас приобретается японской компанией. Я же начну разрабатывать другие области – полупроводники, солнечные батареи, светоизлучательные диоды, оптоволокно.
«Ко»: С патентным правом вы разобрались, а о партнера «споткнулись». И какой же вывод можно сделать из ваших приключений? Может быть, все-таки пусть ученые создают технологии, а продажами займется кто-нибудь другой? Да и изобретается ли в России что-нибудь новое?
П.Л.: Не волнуйтесь, изобретается. В России есть и качественные специалисты, и интеллектуальный продукт, и стартовые ресурсы. Мы имеем шанс создать на нефтяном и металлургическом капитале новую экспортную индустрию. Инженерам и ученым нужно освоить такие сложные элементы, как защита интеллектуальной собственности, война с конкурентами, партнерство с производителями. Нужно начинать играть в «мировом чемпионате».
Западные инвесторы вкладываться в российскую компанию сейчас не будут, но разработку продукта поручить могут. В этом и заключается «разделение ума».
«Ко»: Нужна ли вам помощь государства?
П.Л.: Только общий климат. Не нужно, чтобы государство дышало мне в затылок и смотрело, как я управляю компанией.
Резюме Павла Лазарева
Возраст: 61 год
Образование: МГУ, химический факультет
Профессиональный опыт: замдиректора вычислительного центра Академии наук, ведущий научный сотрудник Института биофизики Академии наук, соучредитель компании NT-MDT, основатель компании Optiva
Направления деятельности: молекулярная электроника, нанотехнологии, новые материалы.
Доктор биологических наук, обладает более 70 патентами, автор более 100 статей
Подписывайтесь на нас:
Еще по теме
