Рубен Ениколопов: «Надеюсь, что национализация — это блеф»

— Введение внешнего управления и последующая национализация — это обычные процедуры при объявлении банкротства. Банки-банкроты, например, национализируют направо и налево: при возникновении угрозы для клиентов финансовую организацию берет под контроль государство, чтобы после санации вновь продать ее частным инвесторам. Эта практика не только российская, похожие банковские истории были и в США, и в Великобритании. С инфраструктурными компаниями подобное тоже случается, но гораздо реже, и чаще всего затрагиваются те, в капитале которых доля государства и так велика. Кейсы, когда благополучная частная компания была национализирована, встречались разве что в подсанкционной Венесуэле — с соответствующими результатами для экономического роста страны. 

— Давайте сначала обсудим, какие действия совершают иностранные компании. Нам известно об их решении приостановить деятельность. В большинстве случаев это связано не столько с политическими санкциями или запретом работы в стране, сколько с перебоями в поставках и сложностями в оплате. Часть брендов столкнулась с высокими репутационными издержками: продолжая свою деятельность в России сейчас, они на глобальном рынке потеряют больше, чем заработают здесь. Поэтому компании приняли рациональное решение взять паузу.

Сообщений о том, что какие-то игроки полностью уходят с рынка с последующим увольнением сотрудников, пока нет. Наоборот, есть ощущение, что большинство брендов вернется. Особенно это касается крупных компаний, в отношении которых можно сказать, что чем болезненнее для России их уход, тем он ощутимее и для них самих. При хорошем развитии событий и скорейшей нормализации геополитической обстановки компании постепенно начнут возобновлять работу.

Если же решение о национализации будет принято, то мы пройдем во всех смыслах точку невозврата.

— Лекарство может быть гораздо опаснее болезни. Если формальные санкции можно быстро снять (они быстро не снимутся, но теоретически это возможно), то национализация нанесет репутационный удар по всей российской экономике.

Имидж очень долго строят и быстро теряют. Достаточно один раз украсть 50 копеек, чтобы прослыть вором кошельков. При рисках утраты частной собственности ни один здравомыслящий инвестор не пойдет в страну. Сколько было прямых инвесторов после 1917 года в Советском Союзе? 

В России и так проблемы с соблюдением прав собственности являлись тормозом на пути экономического развития. А национализация открывает перед нами сценарий развития даже не иранский, а венесуэльский.

Я, честно говоря, надеюсь, что инициатива национализации — это блеф. По крайней мере, экономический блок правительства ранее отличался адекватными действиями, и Центробанк, учитывая ситуацию, ведет себя образцово-показательно. Но решение может быть чисто политическим, и в этом его основной риск.

— В большей части случаев не смогут: нет доступа ни к технологиям, ни к сырью… Вы можете национализировать автомобильный завод Ford, но от этого же не появятся дефицитные чипы или комплектующие. Сегодня смысла национализации нет хотя бы потому, что восстановить производство нельзя из-за логистических перебоев. В тех же случаях, когда это возможно, производить продукцию такого качества и в том же объеме, пусть и под другим брендом, будет невозможно, потому что нельзя один в один повторить специфические процессы, десятки лет разрабатываемые материнскими глобальными компаниями. 

— На это хочется возразить: почему не сделали раньше?

— Не давали развивать в России систему быстрого питания?! Абсолютно очевидно, что если у кого-то и были преференции на внутреннем рынке, то это у российских компаний. Если иностранные игроки держали большую долю рынка, это не благодаря, а вопреки действиям властей. Они преуспели исключительно за счет технологий, выстроенных бизнес-процессов, маркетинга. Без этого не получится делать то же самое, что раньше, только под другим брендом. 

Конечно, теоретически можно захватить производство, и оно даже какое-то время будет работать, пока не загнется, потому что чинить его вы, скорее всего, тоже не сможете. 

Современная экономика все меньше ценит физические активы — помещения, мебель, оборудование, и все более возрастает стоимость нематериальных активов, которые нельзя захватить в принципе.

— Реально, но только это будут китайские или индийские автомобили, а не Ford. Самое главное, что это потребует гигантских инвестиций и много времени: придется вынести все старое оборудование и поставить новое.

И никогда больше россияне не будут ездить на Ford, произведенном в России, потому что автопроизводитель не вернется.

— Мы можем вспомнить истории 1990-х, когда российские суда не рисковали заходить в международные порты, самолеты не летали за пределы России, так как существовала вероятность ареста активов. Появится она и сейчас.

— Оптимистичный прогноз — угроза национализации так и останется блефом. Пессимистичный — затягивание разрешения геополитических вопросов, что вовлечет бизнес в реальные процедуры банкротства, так как он не сможет работать из-за перебоев поставок. Это вновь сделает вопрос о национализации актуальным, но уже по иным причинам и не прямо сейчас.

— Это не исключено. Надо понимать, что все российское производство очень сильно зависит от иностранных поставок. Это касается практически всех групп товаров. Оказалось, что сельское хозяйство не может без голландских семян и немецких инкубационных яиц. Причем, чем более высокотехнологичное производство, тем выше его зависимость. 

И это нормально: все современные национальные экономики глубоко интегрированы в глобальные процессы. Продукция небольшой фабрики может быть ключевой для целого ряда международных корпораций. Импортозамещение было попыткой эту интеграцию уменьшить. Сама идея была ущербной и не меньше половины случаев были гораздо более показательными, чем реальными кейсами. 

Самая пугающая сфера — фармакология. В России есть прекрасные современные фармакологические заводы, но все сырье поставляется из-за границы. Можно застроить всю страну этими заводами, но, как только прекращаются поставки, эти заводы встают. В ближайшем будущем, скорее всего, будет увеличение смертности из-за недостатка лекарств. 

— В макроэкономике таких параметров нет. Очевидно: чем больше банкротств, тем хуже будут жить люди, но жить они будут. Причем в отличие от обещаний Лукашенко — плохо и долго.

В России — кривой, косой, на костылях, государственный, но капитализм. Пока работают рыночные механизмы, способные амортизировать удары, коллапса не наступит. Наличие этих механизмов существенно отличает ситуацию от того, что было в 1991–1993 годах. Хотя, по сути, это тот же самый трансформационный, по сравнению с которым кризисы 1998 и 2014 годов — это цветочки. Сегодня мы перед угрозой большого спада, за которым последует полная перестройка целых секторов. 

Западные поставки заменят азиатской продукцией или самодельными товарами — предприниматели станут делать что-то на коленке. Это будет сильно хуже с точки зрения мировых стандартов. Но коллапса не будет.

— Да, когда количество национализированных предприятий достигнет целых процентов, можно будет говорить о рисках сваливания в плановую экономику. Пока с ростом числа контролируемых государством компаний свидетельств отхода от механизмов рыночной нет: они все еще продают продукцию по рыночной цене, а не установленной сверху.

Есть минимальное госрегулирование стоимости социально значимых товаров. Гречку регулируют, поэтому ее и нет в магазинах. Если так сделают с автомобилями, то не будет автомобилей.

«Россия вернулась на доковидную траекторию, и она печальная»

Ректор РЭШ Рубен Ениколопов — об «убийстве» пенсионной системы и дефиците частных инвестиций в стране