Старая «новая нефть»: как сельское хозяйство возвращает себе статус главной экспортной отрасли России
Фото: пресс-служба Ростсельмаш
«Аграрная сверхдержава» — тот ли это путь для огромной страны в XXI веке? Чтобы ответить на этот вопрос, необходим краткий исторический экскурс.
Когда-то сельское хозяйство во всем мире было «фермерским», работало по принципу «одна семья — одно хозяйство» и чаще всего велось на землях условного феодала. Выращивались в основном зерновые для собственных нужд. Излишки продавались, что стимулировало промышленное производство, которое обеспечивало тех же фермеров промышленной продукцией. За счет излишков же развивались агротехнологии — но все это в странах с благоприятным климатом, к которым Россия не относится. Российские крестьяне излишков не имели. Как следствие — никакого спроса на промышленную продукцию, что в целом тормозило развитие экономики страны.
Но уже в конце XIX — начале XX века ситуация изменилась. Одной из основных статей экспорта Российской империи стало зерно, объемы которого к 1910–1913 годам достигли 11 млн тонн. Уже тогда существовали крупные международные агротрейдеры — экспортеры зерна из России в Европу. Кстати, один из них — компания Louis Dreyfus Company — работает до сих пор и занимает лидирующие позиции на этом рынке.
И хоть существовал еще и экспорт сливочного масла, льноволокна и прочих технических культур, но основной статьей экспорта являлось именно зерно. Мясо тоже производилось (в том же 1913 году объем производства мяса составлял около 2 млн тонн), но ни о каком заметном экспорте говорить не приходится — все съедал внутренний спрос. Коллективизация при всех ее минусах принесла повышение продуктивности за счет электрификации и внедрения современных агротехнологий. Но все съедала голодающая страна, и было не до экспорта.
Остальной мир развивался эволюционно, и сельхозуклад там сохранился, по сути, по старой феодальной модели. В Европе, США, Бразилии и многих других странах среднее фермерское хозяйство составляет сотни гектаров, а владение землей и ее использование разделены. Крупные землевладельцы — фонды или старая аристократия, которая поколениями владеет землей, — сдают землю в аренду фермерам. Один из самых ярких примеров «старой аристократии» — королевская семья Великобритании, которая владеет 106 тыс. га сельскохозяйственной земли.
Россия тем временем продолжала идти собственным путем. В 1990-е годы произошел отход от коллективного хозяйствования к коммерческому, и одновременно произошло укрупнение предприятий — сегодня размер среднего хозяйства составляет более 10 тыс. га. Масштаб дает более высокую эффективность, чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить, например, урожайность пшеницы в Северной Дакоте или Миннесоте и в Тамбовской или Липецкой областях. Несмотря на схожесть этих регионов в базовых параметрах — температура, нормы осадков и наличие черноземной почвы, — урожайность пшеницы с нашей стороны границы на 10–15% выше. Но есть и обратная сторона: число задействованных в производстве сельхозпродукции работников постоянно снижается, но это уже социальный аспект, и останавливаться на нем не будем.
Размер сельхозпредприятий — не единственное отличие. Структурно в России превалируют вертикально-интегрированные сельскохозяйственные холдинги — «Мираторг», «Черкизово», «Русагро», ГАП «Ресурс» и т. д., — созданные, за исключением «Мираторга», на базе крупных перерабатывающих предприятий. Все они — крупнейшие землевладельцы с сотнями тысяч гектаров, некоторые из них — прямые экспортеры зерна. Исключение в плане структуры — низкоконсолидированные отрасли, такие как переработка молока, мукомольные предприятия, производители куриного яйца и отчасти производители растительных масел.
В Европе и США вертикальная интеграция практически полностью отсутствует во всех отраслях сельского хозяйства. Фермеры до сих пор являются основными поставщиками сырья, причем не только зерновых и масличных, но и скота. А гиганты отрасли — не производители, а переработчики. Например, Tyson Foods — второй в мире производитель мясных продуктов из говядины, свинины и птицы — не имеет собственного сельхозпроизводства.
Фото: Ted Richardson / Zumapress.com / Global Look PressЭффект масштаба за счет повышения эффективности дает прибыль. В России маржинальность по EBITDA в растениеводстве почти во всех зернопроизводящих регионах составляет от 30% до 50%. Европейские и американские фермеры работают почти без прибыли. Вся прибыль — это субсидии. Объем субсидий в ЕС составляет около €40 млрд при объеме производства в €200 млрд, в России — вчетверо меньше (€5,5 млрд при объеме производства в €90 млрд).
То есть в России сельское хозяйство — настоящий бизнес, который приносит стабильную прибыль, и значимой статьей в нем является экспорт.
Преимущественно это экспорт сельскохозяйственного сырья — зерна, объем которого в 2024 году по прогнозу достигнет 70 млн тонн, и растительные масла. Все ровно по аналогии с нефтяной отраслью, где главные деньги не в продаже сырья, а в переработке, но нам проще было продавать нефть — производство нефтепродуктов дороже и сложнее. Тот же тренд мы видим сейчас и с сельскохозяйственной продукцией — объем продуктов переработки в общем экспорте очень незначителен. Почему?
Причин несколько. Допустим, мука. Она не является в полной мере сырьевым товаром. Для каждой страны мука имеет разные рецептуры. Французский багет, нарезной батон и арабская лепешка делаются из разной муки — соответственно, надо производить ее специально под каждую страну и регион. Да и эта ниша уже занята — в частности Турцией, которая значительную часть муки производит из российского зерна. Казалось бы, что нам мешает заместить турецких производителей на этих рынках? Да многое, и вовсе не только прохождение долгих бюрократических процедур и кропотливое выстраивание связей с локальными торговыми сетями. Это еще и вопрос логистики. Мука в готовом виде — относительно дешевый продукт. Цена пшеничной муки отличается от цены пшеницы примерно в два раза, а вот стоимость перевозки муки дороже в разы — ее нельзя перевозить сухогрузами как зерно, а только контейнерами. И в этом смысле Турция, безусловно, выигрывает — через турецкие порты проходят контейнерные линии, и есть возможность относительно недорогой доставки продукции по близлежащим регионам. А контейнерная перевозка из России обойдется сильно дороже, чем перевозка зерна, особенно учитывая текущую ситуацию.
Таким образом, получается, что хотя производство муки в России экономически более оправдано, чем в Турции, — в том числе за счет пошлины на экспорт зерна, — но за последние 2 года новостей о строительстве новых мощностей по производству муки на экспорт не поступало. Возможно, причина в том, что в России нет крупных переработчиков, для которых экономически необременительно строительство целого нового предприятия. Ну и, конечно, в том, что опыта выстраивания коммерческих связей «на местах» в зарубежных странах у них тоже нет.
Переходим к мясу, где 46% производства в тоннах составляет птица, 38% свинина, 14% говядина. Целевыми странами для экспорта российского мяса являются страны Северной Африки и Ближнего Востока. Так как в них проживают преимущественно мусульмане, об экспорте свинины можно сразу забыть. В Африке южнее Сахары свинину едят, но у них нет денег. О Китае поговорим позже.
Если посмотреть на мировые цены, стоимость российской курятины и свинины может быть вполне конкурентной. Но в этом экспорте властвует протекционизм, маскируемый под ветеринарные и эпизоотические запреты. Хороший пример — Китай, который всеми силами защищает местных производителей и допускает импорт мяса либо в виде субпродуктов, которые есть часть кулинарных традиций (например, куриные лапы) или для производства кормов для домашних животных.
Но Китай — это пример именно защиты собственных производителей. Во многих других странах доступ для мяса по формальным ветеринарным и эпизоотическим причинам закрыт не ради защиты внутреннего производства, а ради защиты интересов крупнейших западных производителей. И хотя легенды о взятках местным чиновникам в чемоданах остаются на уровне слухов, факт остается фактом — заградительный сельхозбарьер на западные рынки прорвать сложно даже новым членам Евросоюза.
Фото: Wolfgang Weinhaupl / Imagebroker.com / Global Look PressО говядине даже говорить не стоит: мы не можем быть конкурентоспособны против Аргентины и Австралии, где себестоимость мяса ниже в силу круглогодичного свободного выпаса и нулевых капитальных затрат.
Кстати, о санкциях, которые напрямую угрожают продовольственной безопасности самой России. На текущий момент российское птицеводство очень сильно зависит от поставок импортных инкубационных яиц. Ведь куры имеют не породы, а кроссы — что-то вроде гибрида разных пород, которые не воспроизводятся в последующих поколениях. То есть проще говоря, курицу нельзя вырастить из яйца товарного бройлера — его генетические свойства не позволят ему иметь такие же потребительские характеристики. Со свиньями и коровами все немного проще — там есть воспроизводимые породы, и с каждым годом в России появляется все больше селекционно-генетических центров, которые обеспечивают отрасль отечественной генетикой. Хоть и на зарубежных породах.
Пока санкции на сельхозгенетику и поставки импортных семян гибридов, а также ветеринарных препаратов не распространяются, но ситуация может поменяться в любой момент.
К чему все это? Утверждение «сельхозпродукция — новая нефть» пока оправдано хотя бы потому, что мы идем старым проверенным путем поставок сырья.
Но все же, наверное, имеет смысл не повторять дословно историю Российской империи, а развиваться в направлении экспорта продукции с высокой добавленной стоимостью — а значит, готовых потребительских продуктов. За новые рынки придется бороться, и это долгий и трудный процесс. Но приз в этой игре — совсем другие цифры от экспорта. Достаточно посмотреть на США, Бразилию и страны ЕС — мировые аграрные сверхдержавы, которые хоть и не называют себя так, но таковыми по факту являются.
Подписывайтесь на нас:
Еще по теме
